Ядовитый воздух свободы
Шрифт:
Он сбросил вызов. Судя по всему, Грин чувствовал, что его снова попытаются устранить. И это удивляло. Детектив не выглядел человеком, которого просто напугать, при этом он понимал, что в закрытом маленьком городе оказался беззащитен. Грин не знал никого, и кто угодно мог работать на того, кому он мешал. Идти в гостиницу опасно, в таких местах гостиничный сектор всегда подчиняется верхушке. О присутствии детектива доложат, и устранить его станет еще проще. По большому счету он даже не может арендовать машину. У Луи были связи с городом, но вряд ли они достаточно надежны в текущей ситуации. Можно действовать через администрацию, но это слишком в лоб, нужно подумать. Но он сможет это сделать после встречи с Аурелией Баррон.
Но к этой встрече он был совершенно не готов.
Констанция действительно приснилась ему впервые. И это именно то, о чем он хотел рассказать доктору Баррон. И о чем боялся начать говорить. Тонкая рука мужчины взлетела ко лбу, холодные пальцы коснулись переносицы. Луи сосредоточился, чувствуя, как дикий, иррациональный ужас сковывает его изнутри.
Он должен с этим справиться.
Треверберг,
судебная клиника доктора Баррон
Луи уже пять минут сидел на кушетке и не мог начать говорить. Аурелия следила за его мучениями, не стремясь помогать. С начала сессии они обменялись только коротким приветствием. Адвокат снял пиджак, встал, повесил его на вешалку. Сел обратно на кушетку. Расстегнул жилетку и зачем-то снял ее. Остался в рубашке. Потянул за воротник. Ему было трудно дышать. Взлохматил пальцами волосы.
— Она мне приснилась, — собравшись с духом, сказал Берне. — Просто сидела и смотрела. Я лежал в постели. И тоже смотрел на нее. Насмотреться не мог. Мы ни о чем не говорили. Я тянул к ней руки и хотел, чтобы она взяла меня с собой. Она улыбалась. Она никогда мне не снилась раньше.
Улыбка Аурелии его согрела и приободрила.
— Мы должны ускориться, доктор, — произнес Луи. — Давайте попробуем гипноз. Сейчас. Я не выдержу еще несколько дней. Грин в опасности, а я… я просто больше не могу. Я знаю, в какой момент надо меня отправить! Если там что-то есть, я вспомню.
— Вам будет больно.
— Мне уже больно, — возразил адвокат, — и страшно. До безумия страшно. Но я не привык жить в страхе, я привык приходить и встречаться с ним. Почему я должен бежать сейчас? Мы должны заставить меня вспомнить последнюю встречу с ней. Просто последнюю встречу. Поверьте мне, доктор. Я смогу. Я… Мне кажется, она откликнется. Мне кажется, Грин прав и никакого вокзала не было, никаких проводов не было. — Луи поднял на Аурелию черные от напряжения глаза. — Я готов, доктор. Давайте!
Баррон, кажется, сдалась. Она отложила большую тетрадь в твердом переплете, которую держала в руках, наклонилась к нему, не прерывая зрительного контакта. Луи следил за ней, чувствуя, как постепенно расслабляется. Когда она встала с места и пошла за часами, он почти успокоился. Если в первую встречу в ней его волновало все, то сейчас она стала спасательным кругом, за который он уже готов был ухватиться. Почему-то он с пристальным вниманием оценивал ее ладно скроенный костюм, собранные в строгую прическу волосы и минималистичный макияж.
Баррон вернулась на свое место.
— Это для меня, не для вас, — с улыбкой проговорила она. — Вам не надо следить за маятником, это миф. Вы должны лечь. Пожалуйста, доктор Берне.
Луи повиновался. Хорошо, что на нем не было пиджака и жилетки. Кушетка оказалась мягкой и податливой. Даже подушка удобная. Мужчина вытянулся во весь рост и запустил пальцы в волосы, упершись ладонями в лоб.
— Пожалуйста, опустите руки вдоль тела. — Он повиновался. — Вам нужно слушать только мой голос. И делать только то, что я говорю. Я буду рядом с вами, что бы ни происходило. И помогу, с чем бы вы ни столкнулись. Вы верите мне, Луи?
Это обращение вызвало волну дрожи по всему телу. Он глубоко вздохнул. Выдохнул. Еще раз вздохнул.
— Я верю вам, доктор Баррон.
— Закройте глаза. Опустите руки. Вам удобно? Спокойно? Вы в безопасности…
Глава двадцать третья
Констанция Берне
Начало июля 1965 года,
Треверберг
Она сидела на краю постели сына и смотрела на него, из последних сил сдерживая слезы. Муж ушел из дома. Мишель Берне не смог найти в себе сил, чтобы попрощаться по-человечески, все-таки они столько лет были вместе. Он просто убежал, когда она перешагнула порог и сказала, что хочет поговорить с Луи. Мог бы и возразить. Поскандалить, попытаться ее переубедить. Конечно, он бы не смог. Но ей бы стало легче. А так… Ее будто вычеркнули из семьи еще до того, как она ушла, еще до того, как сделала последний шаг, готовясь навсегда изменить жизнь. Просто вычеркнули, уничтожив и саму память о ней. Констанция не могла предположить, что будет так обидно.
Луи дремал. Маленький мальчик казался таким взрослым. Сон разгладил черты его лица. Израненные ступни почти зажили, но он до сих пор ступал аккуратно, по несколько раз проверяя, нет ли под ногами стекла. Он реже заходил на кухню, открыл для себя мир конструкторов и возился с ними часами. Или рисовал.
Ему сейчас три. Он вырастет без нее.
Мишель сказал, что будет судиться за сына. Пригрозил, что расскажет Луи всю правду о том, что мать бросила его ради мужчины. Бросила ради другой семьи. Констанция умоляла мужа оставить планы мести, настаивала на том, что в некоторых обстоятельствах невозможно приказать сердцу. Но он был неумолим: либо Луи останется с ним и всю жизнь будет считать, что мама просто пропала, либо он узнает, что его мать — шлюха.
Женщина протянула руку и коснулась темных кудрей сына. Он неожиданно открыл глаза и посмотрел на нее. Улыбнулся.
— Привет, — прошептала Констанция, чувствуя, как в очередной раз перехватывает горло. — Я пришла посмотреть, как ты спишь.
— Ты уходишь?
Он говорил, коверкая слова, но это была самая приятная, милая и трогательная речь. Констанция смахнула слезу и снова прикоснулась к сыну. Вторую руку она положила на живот, который уже совсем скоро начнет округляться. У нее будет ребенок. Может, он излечит материнское сердце? Заменит ей первенца? Почему она не может иначе? Почему просто не забрать Луи с собой?
Потому что тогда он останется и без матери, и без отца.
— Ухожу, сынок, — прошептала она, наклонившись. Поцеловала его в макушку. — Ты вырастешь и обязательно поймешь и простишь мне эту слабость. В других обстоятельствах я бы тебя забрала. А так… не могу. Просто не могу.
Его взгляд стал серьезным. Он ничего не сказал. Констанция не была уверена в том, что сын ее понял. Не была уверена в том, что в этой встрече есть какой-то смысл, кроме того, чтобы обнять сына и прижать к себе. Что она и сделала, отчаянно пытаясь спрятать от него слезы. Она не думала, что окажется так тяжело. Чувства к Луи были смешанными. После родов Констанция сразу вышла на работу, начала выступать на конференциях и редко видела мальчика. И все было хорошо. Но сейчас, когда приходилось прощаться, сердце разрывалось на куски.