Якобино
Шрифт:
До Кременчуга добрались еле живыми. По пути сочинили частушку:
Поезд едет, чух-чух-чух,Везёт трупы в Кременчуг.Слово «труппа» в данном случае была удачно заменена на «трупы», что почти соответствовало действительности.
Глава вторая
Цирк Пасторелли стоял на высоком берегу Днепра в парковой зоне, где любили гулять горожане. Внизу блестела река и гудели пароходы.
Накануне они въехали
Репетиции начинались ни свет ни заря. С первыми петухами на манеже щёлкал шамберьером берейтор Пасторелли. Он уже вовсю гонял шестёрку лошадей, с которой сам хозяин выступал на представлении. В рядах зрительного зала на узких лавках разминались, готовились к репетиции плясуны на канате. За барьером ковёрный клоун дрессировал собаку, пытаясь добиться от неё понимания. Но, видимо, и сам толком не знал, как это делается. Они с ненавистью смотрели глаза в глаза и явно не желали друг другу доброго утра.
Чтобы на манеже было хоть что-то видно, задирали по кругу полы шапито. Утренний свет робко, озираясь, входил в диковинное пространство, пропитанное потом и запахом зверья.
Сегодня репетицию Лутцам Пасторелли назначил близ фургонов, стоящих по кругу табором. Под ногами отливал антрацитом утоптанный чернозём, который своей твёрдостью не уступал булыжной мостовой. После дождей весеннее солнце Малороссии палило и с каждым днём иссушало его всё нещаднее.
– Ты сегодня будешь стоять или нет? – Пасторелли свирепым взглядом зыркнул на мальчишку, трепещущего от страха. Тряхнул его за плечо. – Проснись! Ещё раз!..
Чуть в стороне стоял не менее волнующийся Эвальд – старший брат девятилетнего Филиппа, от которого сейчас требовали исполнить стойку голова в голову. «Сумасшедший итальяшка! Шесть утра! Всё тело спит. Какой тут копфштейн. Проклятый цирк!..»
– Ещё раз! – Коренастый хозяин балагана волосатыми ручищами поправил на своей голове бублик. В цирке эта штука так и называлась. Выглядела как небольшой кружок овальной формы, вырезанный из скрученного ремня с выемками внутри, который служил опорой при выполнении этого трюка.
Луи в очередной раз взял за предплечья лёгкого как пёрышко Филиппа и резко вскинул вверх. Его ноги вытянулись в безоблачное небо. Голова мальчишки упёрлась в центр бублика.
Луи пару секунд выждал, чтобы их головы стали единой линией, отпустил руки, хлопнул в ладоши. Теперь задача Филиппа не шевелиться, максимально напрячь вытянутые ноги и до судорог тянуть носки. Дело нижнего балансировать. И не дай бог как-то иначе!
– Замри! Не шевелись! Маленький ублюдок! Merda!..
Пасторелли взорвался. Сегодня ничего не получалось. С нескрываемой злостью он опустил на землю Филиппа так, что у того хрустнули колени.
– Якобинец! Проклятый якобинец! Мерзавец! Подонок! Bastardo!..
Луиджи пытался взять себя в руки. Ходил по кругу, как обречённый на смерть узник в тесной камере. Рычал под нос проклятия. Сжимал кулаки. Матерился.
Эвальд прижимал к себе трясущегося младшего брата, пытался успокоить. Старшему Лутцу недавно исполнилось восемнадцать. Но выглядел он взрослее. Сухопарый, жилистый. С крепкими широкими ладонями. Когда он их сжимал в кулаки, они казались непропорционально огромными. Белобрысый, с водянисто-голубыми глазами. Типичный немец.
– Ещё раз… – Пасторелли сказал это тихо и как-то спокойно.
Но почему-то от этого спокойствия повеяло вечной мерзлотой. Филипп сжался и затрепетал с новой силой.
– Ап! – скомандовал Луи. Ноги Филиппа взлетели в небо стрелой легко и чётко. Голова мальчишки снова опустилась в приплюснутые бубликом курчавые недра головы нижнего, как в насиженное гнездо. Пасторелли отпустил руки верхнего. Свои отвёл в стороны.
– Замер! Стоять! Есть! Неплохо…
Наконец получилось. Постояли. Пасторелли стал медленно поворачиваться вокруг своей оси. Сейчас задача верхнего ни о чём не думать, просто стоять. Теперь работа только нижнего…
– Стоять!
Тут случилось непредвиденное. При повороте солнце ослепило Филиппа, он дёрнулся и развёл ноги, пытаясь устоять. Шея Луи заходила ходуном в попытке поймать баланс и удержать верхнего. В районе плеч что-то хрустнуло, боль пронзила лопатки. Он в ярости вскрикнул и без предупреждения, сознательно, резко наклонившись, сбросил верхнего головой вниз.
…Филипп сидел на корточках. Солнце по-прежнему светило ему в глаза. Через сомкнутые ресницы он видел радужные круги, разноцветные всполохи. Как в цирке. Во время представления. Если прикрыть глаза. Красиво-о!..
Он любил стоять на галёрке и любоваться освещением, если не надо было помогать за кулисами. Цирковой свет был ярким, весёлым. Огни цирка были его друзьями. Он прищуривался и улыбался им. В щёлочках глаз появлялось много солнц в разводах, красоту которых можно увидеть разве что в мечтах и цветных снах. Серые будни его цирковой жизни улетучивались. Он купался в лучах огней. В ласковых объятиях «Солнца-цирка».
Впервые Филипп их увидел, когда в шесть лет тонул на Рижском взморье.
Он плавно опускался на песчаное дно. Из-под воды смотрел на расползшееся, как радужная клякса, солнце. Стояла тишина. Её нарушали только пузырьки, которые шли изо рта по краям губ. Было красиво и умиротворённо…
Потом долго болела грудь, куда зачем-то давил Эвальд, когда он лежал на песке. Он снова, прищурив глаза, пытался увидеть разноцветные солнечные огоньки. Но Эвальд своим телом закрывал небо…
…Филипп сидел и улыбался. На манеже всхрапывали уставшие от бега лошади. Пахло сиренью и навозом. В носу хлюпала подсыхающая кровь. Голова гудела, словно он оказался внутри громадного церковного колокола, в который только что ударили. В момент падения он успел сгруппироваться и перейти в передний кульбит. Но высота была большой, а руки ещё слабыми. Поэтому он всё равно воткнулся и познал своей многострадальной головой твердь чернозёма.