Ян Гус
Шрифт:
Это была одна из самых революционных и для существовавшего порядка одна из самых опасных идей. Вместо слепого повиновения приказу, поучению, догмату дать всем людям право рассуждать и решать, надо или не надо быть «послушным подданным»! Правда, понятие «разум» совпадало у Гуса с понятием «ум, просвещенный Богом», но все равно он признавал право на это свойство, как бы ни толковать его, за любым человеком. «Кто ты? Ответь: человек. Живое, разумное и смертное. Отвергнешь разум и станешь поганым псом, ржущим конем, ослом ленивым. Разум есть дар Божий!»
«Стало быть, любой сапожник или портной сам должен решать, что хорошо и что плохо?» — насмешливо возражали противники Гуса. И Гус отвечал словами, которые лучше всех других свидетельствуют, как безмерно уважал он мнение простого человека, как уважал он народ и его мудрость.
Какое сознание собственного достоинства, какую гордость внушали эти слова Гуса народу!
Безгранично сильным делала Гуса огромная нравственная решительность. Однажды признав что-нибудь справедливым и верным, он уже не мог отступиться— разве что более веские доводы убеждали его в ошибке. Раз познанной правде нельзя изменить, нельзя от нее отречься — это было бы предательством и отрицанием жизни. И вот эту свою нравственную строгость и мужество Гус воспитывал и у своих слушателей: «Посему, верный христианин, ищи правду, слушай правду, учись правде, поддерживай правду, защищай правду хотя бы и ценой жизни, ибо правда освободит тебя».
Здесь Гус не знал уступок и компромиссов. «Если правда вызовет возмущение — лучше возмущение, нежели отказ от правды». Никакие угрозы или опасности не в силах были «отгрозить его от правды» (устрашить); и он произнес слова, не зная, что им суждено стать пророческими: «Как купец, который несет при себе золото, не уверен в жизни своей, так и те, кто слово Божье без лести проповедуют, не могут поручиться за свою земную жизнь. Сказал Христос: «Посылаю вас, как овец к волкам; посему будьте осторожны, как змеи, и чисты сердцем, как голубицы. Ибо выдавать вас будут советам нечестивых и в собраниях своих будут бичевать вас».
Как и каждый, кто страстно предан своим идеям, Гус стремился распространять их и пропагандировать всеми способами. Наиболее удобным были, конечно, проповеди. Но Гус хотел использовать все возможности, чтобы сблизиться со всеми приверженцами* желая сделать так, чтобы они сумели сами двигаться по указанному пути — в случае, если он не сможет направлять их или тогда, когда его уже не будет.
Вот почему он велел написать и сопроводить рисунками основные положения своего учения на стенах Вифлеемской часовни. Вот почему он так ценил народные песни духовного содержания. Сохранились даже две песни, которые он сам сложил. Вот почему, наконец, он стремился упростить чешское правописание: чтобы людям легче было выучиться читать, чтобы они могли самостоятельно делать выводы и составлять собственные суждения о библии.
До тех пор чешское правописание было довольно сложным, смягчение согласных производилось при помощи группировки нескольких букв, долгота гласных обозначалась удвоенными гласными. Вместо такого «сопряженного» правописания, в котором «сопрягалось» несколько букв для выражения одного звука, Гус ввел различительные диакритические знаки [20] : для обозначения долготы — черточку над гласной, для обозначения мягкости — точку, замененную ныне галочкой. Примером может служить слово «крест», которое до Гуса писали буквосочетаниями «krtijzz», после реформы правописания — «Kriz». А результат? Много лет спустя один кардинал, путешествуя по гуситской Чехии, записал в своем дневнике, что в Чехии многие деревенские старухи знают библию лучше, чем средний итальянский священник.
20
Диакритические знаки — значки, изменяющие значение букв.
Почему мог Гус прийти к столь смелым заключениям, почему удалось
Да только потому, что он сам вышел из народа и никогда от него не отрывался. Ведь все свое знакомство с жизнью он всегда черпал из опыта людей, окружавших его, он знал их горести и страдания, но знал и красоту их и чаяния. В общем Гус выражал то, что чувствовали и более или менее ясно осознавали его слушатели. Он охватил все это своим разумом, обнажил взаимосвязь между отдельными явлениями, понял систему и порядок, который все это связывал и обусловливал, и выразил познанное в ясных и понятных словах. Другими словами, он сформулировал идеи, отражавшие общие устремления его современников.
Самым большим грехом Г'уса в глазах церкви и феодальных властителей было то, что свои идеи он делал достоянием народных масс, на материале, почерпнутом из их жизни, он создал программу и вернул массам отшлифованную революционную идею. На основе идейной подготовительной работы Гуса родилось могучее и победное гуситское революционное движение.
На одно нужно обратить внимание современного читателя: пусть его не вводит в заблуждение то обстоятельство, что в выступлениях Гуса, так же как в проповедях и сочинениях его предшественников-реформаторов и в аргументации их противников, используются в подавляющем большинстве религиозные понятия и почти исключительно богословский язык. Это может навести на мысль, будто в основе всего, что тогда происходило, в основе всей борьбы лежали чисто религиозные вопросы. Кстати, именно так и пыталось охарактеризовать Гуса и его эпоху большинство старых историков, нередко они это делали умышленно, из политических убеждений, чтобы отвести внимание читателя от социальных тенденций и социального значения Гуса и гуситства. Наиболее значительный из таких историков, Иозеф Пекарж, объявил даже гуситство апогеем средневекового мракобесия, шагом назад, к бредовой мистике. Такого рода истолкованием Пекарж сознательно стремился свести на нет революционный пример одной из славнейших эпох нашего прошлого.
В действительности было иначе. Правда, Гус и другие трибуны того времени пользовались, за небольшими исключениями, упомянутыми нами религиозными понятиями и терминологией библии, но почему? Потому, что средневековье не имело другого языка для выражения своей философии, этики и даже общественных юридических взглядов, кроме богословского лексикона. Только для материальных понятий и для основных взаимоотношений между людьми существовали «светские слова», для обозначения же почти всех отвлеченных понятий слова заимствовали из Священного писания и богословских трудов. Это было связано с тем, что вся официальная культура и идеология с самого начала христианского общества находилась в руках церкви, которая, естественно, прибегала к богословской терминологии. С помощью религиозных понятий средневековый человек выражал все, буквально все — и свои социальные, и экономические, и политические взгляды и программы. Понятно, что тогдашняя антифеодальная и антицерковная идеология пользовалась тем же словарным запасом, потому что другого не было. Важно, однако, не то, какими средствами выражались эти взгляды, важно что они выражали!
В идеологической борьбе, которую вел Гус, возникало, конечно, немало проблем чисто теологического характера, такие, как проблема толкования отдельных богословских выражений и понятий и так далее, но опять-таки все это не было чисто богословскими вопросами.
Таким был, например, вопрос, как толковать понятие «церковь»? Гус утверждал, что церковь — не видимый собор священников с папой во главе, как гласило римское вероучение, но невидимое сообщество (следовательно, такое, какое нельзя учредить видимым образом) всех, чье спасение предопределено их праведной христианской жизнью. И главой этой церкви является Христос. Но что означало это практически? А то, что Гус тем самым отрицал за светскими представителями церкви и прежде всего за папой право на те прерогативы [21] , которые они присвоили себе вопреки писанию. Это привело Гуса впоследствии к тому, что «праведного мирянина» он ставил выше грешного священника.
21
Прерогатива — исключительное право, преимущество.