Янки из Коннектикута при дворе короля Артура (с илл.)
Шрифт:
Я более часа мучился от этих мыслей и бранил себя за свою оплошность. Наконец я несколько успокоил себя тем, что эти глупцы почти никогда не рассуждают, никогда не делают никаких сопоставлений; из всех их разговоров видно, что они совершенно неспособны заметить какие-то противоречия. Я успокоился.
Размышляя так, я обнаружил, что допустил еще одну оплошность: я послал мальчика напугать весь двор, а между тем и сам не знаю, какое могу навести на них бедствие; этот народ крайне падок до всевозможных чудес, но жаждет, чтобы эти чудеса приводились в исполнение. Предположим, меня позовут для испытания? Предположим, меня заставят назвать, какого рода бедствие их ожидает? Да, я сделал ошибку: сначала мне следовало придумать какое-либо бедствие. Что мне делать? Что бы такое сказать им, чтобы выиграть хоть немного времени? Я был в сильной тревоге, испытывал ужасное беспокойство… «Но слышны шаги!.. Они приближаются. Если бы
Я понял, что меня спасет затмение солнца. Мне пришло в голову, как в былое время Колумб, или Кортес, или кто-то другой из них, воспользовался затмением солнца, чтобы напугать дикарей. Это теперь должно выручить меня. И я сыграю роль подобного чародея, опережу их на тысячу лет.
Однако в это время вошел Кларенс, полный отчаяния, растерянный, и сказал:
– Я передал твои слова королю, и он тут же вызвал меня к себе. Он был сильно испуган, уже был готов отдать приказание, чтобы тебя освободили, дали тебе богатую одежду и пристойное помещение, как и подобает такому великому человеку, но тут появился Мерлин и испортил все дело. Он уверил короля, что ты сумасшедший и сам не знаешь, о чем говоришь, что твоя угроза одно только сумасбродство и пустая болтовня. Они долго спорили; наконец Мерлин сказал с насмешкой: «Почему же он не назвал этого бедствия, которое он нам готовит? Вероятно, потому, что не мог этого сделать». Такое доказательство вполне убедило короля, поэтому король просит тебя понять его, ведь он поступает с тобой неучтиво, но все-таки вынужден узнать, какого рода будет это бедствие, которым ты угрожаешь, и в какое время. О, прошу тебя, не откладывай; если ты будешь оттягивать время, то удвоишь и даже утроишь опасность, которая тебе угрожает. О, будь благоразумен, назови, какое же это будет бедствие.
Я помолчал несколько минут, чтобы собраться с мыслями и чтобы мой ответ был убедителен, и тогда сказал:
– Как долго я пробыл в этой яме?
– Тебя заключили сюда вчера после обеда, а теперь девять часов утра.
– О, в таком случае я хорошо спал, вполне достаточно! Теперь, ты говоришь девять часов утра? А до полуночи еще многое может случиться. Сегодня у нас двадцатое?
– Да, двадцатое.
– А завтра меня сожгут живым? – Мальчик вздрогнул. – В котором часу?
– Ровно в полдень.
– Теперь я скажу тебе то, что следует передать королю. – Я замолчал на целую минуту, глядя в упор на дрожащего мальчика; затем начал низким, размеренным, роковым голосом, постепенно повышая его до драматического пафоса, и исполнил это так хорошо, точно всю жизнь я не делал ничего другого. Торжественно и сурово огласил я свою волю: – Ступай и скажи королю, что лишь только я испущу дух, как весь мир повергнется в полуночный мрак смерти; солнце будет изъято мной из вселенной и уже никогда не станет более светить; плоды земные исчезнут от недостатка света и тепла, а люди на земле погибнут от голода, все до одного человека!
Мне пришлось самому вынести мальчика, так как он от страха потерял сознание. Я передал его солдатам и вернулся обратно в свою каморку.
Глава VI
Затмение солнца
В тишине и мраке мое воображение активно заработало. Простое знание какого-либо факта бывает очень бледно; но если вы начинаете представлять себе этот факт, то он принимает определенную окраску. Большая разница существует между тем, если услышишь, что человеку нанесен удар ножом в сердце, или если сам увидишь это. В тишине и мраке сознание той опасности, которой я подвергался, становилось все глубже и глубже, и неприятная дрожь пробегала по всему моему телу и леденила кровь.
Но, благодаря благосклонному предвидению природы, всегда бывает так, что лишь только человек падает духом до известной степени, как тотчас появляется какой-либо отвод, и человек ободряется. Возникают надежды, а вместе с ними и бодрость, и желание что-либо для себя сделать, как-то помочь себе, если это только еще возможно. Когда я несколько ободрился, во мне произошел переворот; я сказал сам себе, что солнечное затмение непременно спасет меня и я сделаюсь самым могущественным человеком в королевстве. Теперь я достаточно успокоился, мои тревоги покинули меня и я даже с нетерпением ожидал завтрашнего дня, когда я полностью восторжествую над всеми и весь народ будет оказывать мне почести.
Кроме того, у меня появилась еще одна мысль: что, если этому суеверному народу сообщить об ожидающем их бедствии и они захотят пойти на компромисс? Как же мне поступить в таком случае? Размышляя об этом, я опять услышал приближающиеся шаги. «Ах, наверное, мне хотят предложить компромисс. Увидим, если это что-нибудь хорошее, то я, конечно, должен согласиться; если же нет, то я не потеряю
Но вот дверь отворилась, и вошли вооруженные солдаты. Их начальник сказал:
– Костер готов! Иди!
– Костер?
Я почти лишился сил. Мне стало тяжело дышать. Расставаться с жизнью? Все мои мечты разлетелись в прах. Однако лишь только ко мне вернулась способность говорить, я произнес:
– Но ведь это недоразумение, казнь назначена на завтра!
– Приказ изменен: поторопись!
Я погиб; теперь уже ничто не могло мне помочь. Я был растерян, изумлен, поражен, приведен в отчаяние; я даже не мог совладать с собой и только метался как сумасшедший; солдаты схватили меня, вытолкнули из моей каморки, окружили и повели по лабиринту подземных коридоров, пока наконец не вывели меня на свет Божий. Когда мы вступили на широкий двор, закрытый со всех сторон, я содрогнулся от ужаса: первый предмет, бросившийся мне в глаза, был костер, а рядом с ним вязка хвороста и монах. По всем четырем сторонам двора на скамьях, ряд за рядом, сидела публика, пестревшая всевозможными цветами. Король и королева сидели на своих тронах – это были наиболее заметные фигуры.
Рассмотреть все это было делом одной секунды. Затем ко мне проскользнул вынырнувший откуда-то Кларенс и стал сообщать мне на ухо последние новости; его глаза блестели торжеством и счастьем:
– Это благодаря мне все изменили! Я много поработал над этим! Когда я им объявил, какого рода бедствие их ожидает, и убедился, что это их напугало, то я подумал, что наступило время действовать! Я стал рассказывать то тому, то другому, что твоя власть над солнцем достигнет полной силы только завтра утром; поэтому, если желают спасти солнце и мир, то ты должен быть казнен сегодня, так как твои чары пока еще колеблются и тебе недостает полного могущества. Конечно, все это ложь, просто выдумка, но они от страха схватились за это как за спасение, ниспосланное им свыше; а в это время я украдкой смеялся над ними; но все же был очень доволен, что мне, такому ничтожному созданию, удалось спасти твою жизнь. Ах как все это счастливо закончилось! Тебе не нужно будет навсегда гасить солнце; не забудь об этом! Ради спасения твоей души, не забудь! Сделай только так, чтобы чуть-чуть стало темно – самую малость стемнело бы, и этим кончилось. Уверяю тебя, что этого будет совершенно достаточно. Конечно, они увидят, что я говорил неправду, но припишут это моему невежеству. Ты увидишь, что лишь только упадет на землю малейшая тень мрака, как они сойдут с ума от ужаса, они освободят тебя и возвеличат! Теперь ступай на торжество! Помни только, – о добрый друг, – умоляю тебя, не забудь мою просьбу и не причини зла благословенному солнцу. Ради меня, твоего верного друга!
Из всей этой длинной речи я, удрученный горем и отчаянием, в ту минуту понял только одно, что Кларенс просил меня пощадить солнце, но в то же время глаза юноши смотрели на меня с такой глубокой признательностью, что у меня не хватило духу сказать ему, что его простодушная наивность погубила меня и обрекла на смерть.
Пока солдаты вели меня через двор, водворилась такая мертвая тишина, что если бы я был слеп, то подумал бы, что нахожусь совершенно один, в безмолвной пустоте, а между тем на скамьях около стен сидело около четырех тысяч человек. Не заметно было ни малейшего движения в этой громадной массе человеческих существ; все они были так же неподвижны, как каменные изваяния, и так же бледны; лица выражали испуг. Эта мертвая тишина длилась и тогда, когда меня приковывали цепью к столбу; она продолжалась и тогда, пока старательно обкладывали хворостом мои ноги, мои колени и все мое тело. Затем наступила пауза и воцарилась еще более глубокая тишина, если это только было возможно, и монах склонился у моих ног с пламенеющим факелом; толпа совершенно бессознательно приподнялась со своих мест; монах распростер руки над моей головой, а глаза поднял к небу и стал что-то произносить по-латыни; он продолжал говорить несколько мгновений и вдруг остановился. Я подождал немного, затем поднял на него глаза и увидел, что он стоял окаменевший, как пораженный громом. В это же мгновение вся толпа в одном порыве также тихо встала, точно по команде. Я следил за глазами присутствовавших и увидел, что начинается солнечное затмение! Ко мне вернулась жизнь и кровь так и заклокотала в моих жилах! Я стал совершенно иным человеком! Черное кольцо медленно надвигалось на диск солнца, а мое сердце билось все сильнее и сильнее, и все присутствовавшие, в том числе и священнослужитель, неподвижно уставились на небо. Я знал, что вслед за этим взоры всей толпы обратятся на меня, и если так случится, то я спасен. А я в это время стоял с простертой рукой, указывая на солнце. Эффект получился потрясающий! Ужас волной пробежал по всей толпе. Но вот раздались два голоса: второй вслед за первым.