Янтарная Цитадель
Шрифт:
– Мои-то все плотники, – заметил Лат. – Вот они если где и чудесят, так с деревом. Я и полку могу сработать, и дверь, а вот заставить дерево петь и сиять, как отец – не умею. От меня и вообще проку немного.
– Неправда, Лат, – укорила его Изомира, но мысли ее обращались к бабке и деду. Чего бы она ни отдала, чтобы увидать Хельвин; вспоминались седые волосы, и гордая осанка в те минуты, когда жрица призывала богиню и бога. Вздох застревал в горле. Вспоминались Помрак, и Падубная ночь, и Брейидин день, когда сквозь сугробы проламывались первые подснежники…
– Изомира?
– Я думала… знаешь, можно кого-то всю жизнь видеть рядом, а по-настоящему не знать. О стольком надо было ее расспросить, а я и не думала. И в голову не приходило, что может оказаться поздно.
Двенадцать дней спустя, ночью, они прибыли в Париону.
Изомира поначалу и не поняла, куда приехала повозка. Что-то разбудило ее – шумок снаружи, цокот копыт, перестук колес, эхо от многих домов, а еще – топот ног, голоса, обрывки песен.
Очнувшись совершенно, девушка обернулась и растворила ставни, только чтобы тут же захлопнуть под возмущенный хор: «Закрой клятое окно! В амбаре родилась?».
И все же она успела увидеть уходящую вниз улицу, и громоздящийся вдали холм, и мраморные здания, окруженные голыми деревьями. Горели вдоль улиц фонари, и сияли высокие окна. На крышах искрился снег, но внизу его уже стоптали в бурую кашу.
– И на что это похоже? – спросил шепотом Лат.
– Все очень большое. И страшно холодное. – Изомира завернулась потуже в плащ, когда укол нестерпимого одиночества пронзил ее насквозь. Слова не шли с языка. Никогда еще девушка так не стремилась домой, и не ощущала так отчетливо, что никогда боле не увидит родной Излучинки.
Наконец повозка остановилась, и распахнулась дверь – с глухим тяжелым стуком, который Изомира успела возненавидеть. Вместе с Латом девушка пристроилась в очередь выскакивающих на улиц рекрутов.
Изомира покидала вагон последней, и зрелище, открывшееся ей, когда она ступила на мостовую, ошеломило ее.
Впереди вздымался в небо величественный холм, увенчанный огромной стеной, подавлявшей даже самую свою основу. Огни озаряли призрачным отсветом основание ее – внизу белое, выше —золотистое, и темно-желтое там, где стена терялась во мраке. Высотою она была не менее семи десятков локтей, но и это не было пределом – верхний край ее зубрился, незавершенный. Всю стену покрывали черной сетью леса, и по ним, крохотные, как паучки, ползали люди.
С неба сыпала снежная крупа, но Изомира так привыкла к морозу, что едва замечала его. Всюду горели факелы, их высокие белые огни строились шеренгами вдоль склонов холма, и устремленными в небо стрелами полыхали на стене. Всюду были рекруты – кричали голоса, звенели молоты, скрипели канаты. Привыкнув к темноте, девушка разглядела, как волокут оравой вверх по склону каменную глыбу, и поднимают огромными блоками на леса другую.
То была башня, которую предстояло им построить. Огромная башня цвета солнца.
Сердце Изомиры переполняли противоречивые чувства – страх, изумление, трепет. Обернувшись, она увидела, всего в полумиле, другой холм, увенчанный громадной крепостью. Замок покрывала тьма, и лишь едва видный золотой отблеск прорисовывал очертания стен и башен.
Янтарная
Девушка повернулась, чтобы поделиться с Латом, но оказалось, что все уже ушли, и только стражник, тот, что выговорил ей в повозке, подтолкнул ее в спину.
– Шевелись, девчонка! Нечего заглядываться! Через пару дней у тебя здешние красоты из ушей потекут.
Он погнал ее вслед за остальными рекрутами по мощеной дорожке, вбегавшей на холм. К тому времени, когда они добрались до врезанной в склон стены из песчаника, Изомира совсем запыхалась. Стражники загнали всех под арку, и позади затворились с лязгом тяжелые ворота. Впереди лежал туннель, темный, как в руднике.
Проход вел в глубь скалы, разделяясь на узкие тоннельчики. Вдоль стен тянулись ряды тесных пещерок, отделенных от прохода железными решетками. Внутри каждой валялись на полу три-четыре тонких подстилки. Кое-где сидели люди. Слышались голоса, перестук капель, раскатывающийся вдалеке недобрый смех.
Девушка стиснула руку Лата.
– Это темница, – прошептала она. – Как в книгах, что мы с Танфией читали вместе.
– Да это хуже рудников, – пробормотал потрясенный юноша. – Я не хочу сюда!
– Это не темница, остолопы! – прикрикнул на них стражник. – Это ваше жилье. Все лучшее – для царских слуг. Добро пожаловать домой.
Изомиру отделили от Лата и подселили в одну камеру к трем женщинам.
– А это еще кто? – спросила одна из них, и все трое обратили на девушку голодные, злые взгляды.
– Я Изомира. – Девушка попыталась выдавить дружескую улыбку.
Женщины окружили ее.
– Слишком шикарное имя, – бросила одна из них, – для такой бросовой девки.
Они тукали ее, насмехались, перетряхнули мешок и разбросали пожитки. Когда девушка попробовала сопротивляться, ее быстро загнали в угол угрозами. В глазах работниц проглядывало насилие. Они пугали Изомиру даже больше, чем Тезейна, пугали до того, что девушка просто перестала отвечать на обиды.
– Какая-то она придурошная, – заметила самая низкорослая из троих, дыша вонью в лицо девушке. – Че, сказать нечего? А на это что скажешь?
Она ударила Изомиру под ложечку, и девушка упала, задыхаясь. Товарки с ухмылками отвернулись, не подав ей руки.
Если что и могло обратить ее страдания в нестерпимую муку, то подобное обхождение и все же странными образом девушке стало легче. Завести новую подругу, и потерять, как Серению – еще одного потрясения она бы не выдержала.
Слишком отличалась Изомира от этих троих; невзирая на долгий путь и рудники, она сохранила остатки невинности и чистоты, и она была не уроженкой Парионы, а крестьянкой, почти иноземкой. Как бы не отличались когда-то ее товарки друг от друга, сейчас они были скроены по одной мерке – грязные волосы, злые, напряженные лица и затаенный страх в зрачках. Тела их исхудали, а руки налились жилами. Это были старожилы. По обрывочным их фразам Изомира поняла, что все трое попали на стройку прошлым летом. За это время они, чтобы выжить, избавились от таких мелочей, как доброта и вежество. Они нарастили себе панцири, и Изомира казалась им беззащитным слизнем.