Ярмарка тщеславия - английский и русский параллельные тексты

Теккерей Уильям Мейкпис

The day after George had his hint from his father, and a short time before the hour of dinner, he was lolling upon a sofa in the drawing-room in a very becoming and perfectly natural attitude of melancholy.	На другой день после разговора с отцом Джордж, незадолго до обеда, сидел, небрежно развалясь на диване в гостиной, в очень милой и естественной меланхолической позе.
He had been, at his father's request, to Mr. Chopper in the City (the old-gentleman, though he gave great sums to his son, would never specify any fixed allowance for him, and rewarded him only as he was in the humour).	Он побывал, по указанию отца, у мистера Чоппера в Сити (старый джентльмен хотя и давал сыну крупные суммы, но никогда не устанавливал ему определенного содержания, и награждал, только когда бывал в хорошем расположении духа).
He had then been to pass three hours with Amelia, his dear little Amelia, at Fulham; and he came home to find his sisters spread in starched muslin in the drawing- room, the dowagers cackling in the background, and honest Swartz in her favourite amber-coloured satin, with turquoise bracelets, countless rings, flowers, feathers, and all sorts of tags and gimcracks, about as elegantly decorated as a she chimney-sweep on May-day.	После этого он провел три часа в Фулеме с Эмилией, со своей дорогой маленькой Эмилией, а вернувшись домой, застал в гостиной сестер, разодетых в накрахмаленный муслин, обеих вдов, кудахтавших на заднем плане, и простушку Суорц в атласном платье излюбленного ею янтарного цвета, в браслетах, украшенных бирюзой, в бесчисленных кольцах, цветах и всевозможных финтифлюшках и побрякушках. Во всем этом убранстве она была так же элегантна, как трубочист в воскресный день.
The girls, after vain attempts to engage him in conversation, talked about fashions and the last drawing-room until he was perfectly sick of their chatter.	После тщетных попыток вовлечь брата в разговор девушки затараторили о модах и последнем приеме во дворце. Джорджу вскоре стало тошно от их болтовни.
He contrasted their behaviour with little Emmy's--their shrill voices with her tender ringing tones; their attitudes and their elbows and their starch, with her humble soft movements and modest graces.	Он сравнивал их поведение с поведением маленькой Эмми; их резкое визгливое кудахтанье - с мелодическими звуками ее нежного голоска; их позы, их локти, их накрахмаленные платья - с ее скромными мягкими движениями и застенчивой грацией.
Poor Swartz was seated in a place where Emmy had been accustomed to sit.	Бедняжка мисс Суорц сидела на том месте, которое прежде занимала Эмми.
Her bejewelled hands lay sprawling in her amber satin lap.	Ее покрытые драгоценностями руки лежали растопыренные на обтянутых желтым атласом коленях.
Her tags and ear-rings twinkled, and her big eyes rolled about.	Ее побрякушки и серьги сверкали, и она усиленно вращала глазами.
She was doing nothing with perfect contentment, and thinking herself charming.	Она утопала в самодовольстве и считала себя очаровательной.
Anything so becoming as the satin the sisters had never seen.	Сестры уверяли, будто никогда не видывали, чтобы к кому-нибудь так шел желтый атлас.
"Dammy," George said to a confidential friend, "she looked like a China doll, which has nothing to do all day but to grin and wag its head.	"Черт побери, - рассказывал потом Джордж Осборн своему закадычному другу, - она была похожа на китайского болванчпка, который только и делает, что скалит зубы да кивает головой.
By Jove, Will, it was all I I could do to prevent myself from throwing the sofa- cushion at her."	En-богу, Уил, я едва-едва сдержался, чтобы не запустить в нее диванной подушкой!"

He restrained that exhibition of sentiment, however.	Однако он ничем не обнаруживал своих чувств.
The sisters began to play the Battle of Prague.	Сестры заиграли "Битву под Прагой".
"Stop that d-- thing," George howled out in a fury from the sofa.	– Бросьте играть эту треклятую пьесу, - взревел Джордж со своего дивана.
"It makes me mad.	– Я от нее взбешусь.
You play us something, Miss Swartz, do.	Сыграйте что-нибудь вы, мисс Суорц, пожалуйста.
Sing something, anything but the Battle of Prague."	Спойте что хотите, но только не "Битву под Прагой".
"Shall I sing	– Не спеть ли мне
'Blue Eyed Mary' or the air from the Cabinet?" Miss Swartz asked.	"Синеокую Мэри" или арию из "Кабинета"? – предложила мисс Суорц.
"That sweet thing from the Cabinet," the sisters said.	– Спойте эту миленькую арию из "Кабинета"! – подхватили сестры.
"We've had that," replied the misanthrope on the sofa	– Уже слышали! – подал реплику с дивана наш мизантроп.
"I can sing	– Я могла бы спеть
'Fluvy du Tajy,' " Swartz said, in a meek voice, "if I had the words."	"Флюви дю Тахи", - продолжала мисс Суорц кротким голоском, - но только не знаю слова.
It was the last of the worthy young woman's collection.	– Это был самый свежий номер из репертуара достойной молодой особы.
"O,	– О,
'Fleuve du Tage,' " Miss Maria cried; "we have the song," and went off to fetch the book in which it was.	"Fleuve du Tage" {"Река Тахо" (франц.).}, - сказала мисс Мария, - у нас есть ноты. – И она отправилась за нужной тетрадью.
Now it happened that this song, then in the height of the fashion, had been given to the young ladies by a young friend of theirs, whose name was on the title, and Miss Swartz, having concluded the ditty with George's applause (for he remembered that it was a favourite of Amelia's), was hoping for an encore perhaps, and fiddling with the leaves of the music, when her eye fell upon the title, and she saw	А ноты этого романса, весьма в то время популярного, были подарены молодым девицам одной их юной приятельницей, написавшей свое имя на обложке. Мисс Суорц, закончив песенку под аплодисменты Джорджа (ибо он вспомнил, что это был любимый романс Эмилип) и надеясь, что ее, быть может, попросят бисировать, сидела, перелистывая страницы нотной тетради, как вдруг взгляд ее упал на заголовок и она увидела надпись:
"Amelia Sedley" written in the comer.	"Эмилия Седли", выведенную в уголке.
"Lor!" cried Miss Swartz, spinning swiftly round on the music-stool, "is it my Amelia?	– Боже! – воскликнула мисс Суорц, быстро повернувшись на фортепьянном табурете. – Неужели это моя Эмилия?
Amelia that was at Miss P.'s at Hammersmith?	Эмилия, которая училась в пансионе мисс Пинкертон в Хэммерсмите?
I know it is.	Я знаю, это она.
It's her. and-- Tell me about her--where is she?"	Это ее ноты... Расскажите мне о ней... где она?

"Don't mention her," Miss Maria Osborne said hastily.	– Не упоминайте этого имени, - поспешно сказала мисс Мария Осборн.
"Her family has disgraced itself.	– Ее семья себя опозорила.
Her father cheated Papa, and as for her, she is never to be mentioned HERE."	Отец ее обманул батюшку, и здесь, у нас, лучше о ней не вспоминать.
This was Miss Maria's return for George's rudeness about the Battle of Prague.	– Так мисс Мария отомстила Джорджу за его грубое замечание о "Битве под Прагой".
"Are you a friend of Amelia's?" George said, bouncing up.	– Вы подруга Эмилии? – воскликнул Джордж, вскакивая с места.
"God bless you for it, Miss Swartz.	– Да благословит вас бог за это, мисс Суорц!
Don't believe what,the girls say. SHE'S not to blame at any rate.	Не верьте тому, что говорят мои сестрицы. Ее-то уж, во всяком случае, не за что бранить.
She's the best--"	Она лучшая...
"You know you're not to speak about her, George," cried Jane.	– Не смей говорить о ней, Джордж, - взвизгнула Джейн.
"Papa forbids it."	– Папенька запрещает!
"Who's to prevent me?"	– Кто может мне запретить?
George cried out. "I will speak of her.	Хочу и буду говорить о ней! – возразил Джордж.
I say she's the best, the kindest, the gentlest, the sweetest girl in England; and that, bankrupt or no, my sisters are not fit to hold candles to her.	– Я говорю, что она лучшая, милейшая, добрейшая, прелестнейшая девушка во всей Англии. Обанкротился Седли или нет, но только мои сестры не стоят и мизинца Эмилии.
If you like her, go and see her, Miss Swartz; she wants friends now; and I say, God bless everybody who befriends her.	Если вы ее любите, навестите ее, мисс Суорц. Ей нужны сейчас друзья. И повторяю: да благословит бог всякого, кто отнесется к ней по-дружески.
Anybody who speaks kindly of her is my friend; anybody who speaks against her is my enemy.	Каждый, кто отзовется о ней хорошо, - друг мне! Всякий, кто скажет о ней дурное слово, - мой враг!
Thank you, Miss Swartz"; and he went up and wrung her hand.	Благодарю вас, мисс Суорц. – И он подошел к мулатке и пожал ей руку.
"George!	– Джордж!
George!" one of the sisters cried imploringly.	Джордж! – взмолилась одна из сестер.
"I say," George said fiercely, "I thank everybody who loves Amelia Sed--" He stopped. Old Osborne was in the room with a face livid with rage, and eyes like hot coals.	– Заявляю, - яростно продолжал Джордж, - что буду благодарен каждому, кто любит Эмилию Сед... – Он остановился: старик Осборн стоял в комнате с помертвевшим от гнева лицом; глаза у него горели как раскаленные угли.

Though George had stopped in his sentence, yet, his blood being up, he was not to be cowed by all the generations of Osborne; rallying instantly, he replied to the bullying look of his father, with another so indicative of resolution and defiance that the elder man quailed in his turn, and looked away.	Хотя Джордж и замолк, не докончив фразы, все же кровь в нем вскипела, и сейчас его не испугали бы все поколения дома Осборнов. Мгновенно овладев собой, он ответил на гневный взгляд отца взглядом, столь откровенным по таившейся в нем решимости и вызову, что старший Осборн в свою очередь смутился и отвернулся.
He felt that the tussle was coming.	Он почувствовал, что ссора неизбежна.
"Mrs. Haggistoun, let me take you down to dinner," he said.	– Миссис Хаггистон, позвольте мне проводить вас к столу, - сказал он.
"Give your arm to Miss Swartz, George," and they marched.	– Предложи руку мисс Суорц, Джордж. – И шествие тронулось.
"Miss Swartz, I love Amelia, and we've been engaged almost all our lives," Osborne said to his partner; and during all the dinner, George rattled on with a volubility which surprised himself, and made his father doubly nervous for the fight which was to take place as soon as the ladies were gone.	– Мисс Суорц, я люблю Эмплию, и мы с ней помолвлены чуть ли не с детства, - заявил Осборн своей даме. И в течение всего обеда он болтал с таким оживлением, которое удивляло даже его самого, а отца заставило нервничать вдвойне, потому что битва должна была начаться, как только дамы выйдут из-за стола.
The difference between the pair was, that while the father was violent and a bully, the son had thrice the nerve and courage of the parent, and could not merely make an attack, but resist it; and finding that the moment was now come when the contest between him and his father was to be decided, he took his dinner with perfect coolness and appetite before the engagement began.	Разница между отцом и сыном заключалась в том, что, в то время как отец был в гневе раздражителен и лют, сын обладал гораздо большей выдержкой и отвагой и мог не только наступать, но и отражать наступление. Он тоже приготовился к решительной схватке с отцом, по это не помешало ему приступить к обеду с полнейшим хладнокровием и прекрасным аппетитом.
Old Osborne, on the contrary, was nervous, and drank much.	Наоборот, старший Осборн нервничал и много пил.
He floundered in his conversation with the ladies, his neighbours: George's coolness only rendering him more angry. It made him half mad to see the calm way in which George, flapping his napkin, and with a swaggering bow, opened the door for the ladies to leave the room; and filling himself a glass of wine, smacked it, and looked his father full in the face, as if to say,	Он путался в разговоре со своими соседками; хладнокровие Джорджа только пуще его бесило, и он чуть не обезумел, когда Джордж, взмахнув салфеткой, с преувеличенным поклоном распахнул перед дамами двери из столовой, а затем, налив себе вина, принялся смаковать его, глядя отцу прямо в глаза и как будто говоря:
"Gentlemen of the Guard, fire first."	"Господа гвардейцы, стреляйте первыми!"
The old man also took a supply of ammunition, but his decanter clinked against the glass as he tried to fill it.	Старик тоже возобновил запас картечи, по когда он наливал себе вино, графин предательски зазвенел о стакан.
After giving a great heave, and with a purple choking face, he then began.	После продолжительной паузы, весь побагровев, с перекошенным лицом, он наконец начал:
"How dare you, sir, mention that person's name before Miss Swartz to-day, in my drawing- room?	– Как вы смели, сэр, упомянуть имя этой особы у меня в гостиной, да еще в присутствии мисс Суорц?

I ask you, sir, how dare you do it?"	Я вас спрашиваю, сэр, как вы посмели это сделать?
"Stop, sir," says George, "don't say dare, sir.	– Остановитесь, сэр, - сказал Джордж, - я не потерплю ни от кого таких слов, сэр.
Dare isn't a word to be used to a Captain in the British Army."	Выражение "как вы смели" неуместно по отношению к капитану английской армии.
"I shall say what I like to my son, sir.	– Я буду говорить своему сыну то, что захочу.
I can cut him off with a shilling if I like.	Я могу оставить его без единого шиллинга, если захочу.
I can make him a beggar if I like.	Я могу превратить его в нищего, если захочу.
I WILL say what I like," the elder said.	Я буду говорить, что хочу! – воскликнул старик.
"I'm a gentleman though I AM your son, sir," George answered haughtily.	– Я джентльмен, хотя и ваш сын, сэр, - надменно отвечал Джордж.
"Any communications which you have to make to me, or any orders which you may please to give, I beg may be couched in that kind of language which I am accustomed to hear."	– Всякого рода сообщения, которые вы имеете мне сделать, или приказания, какие вам угодно будет мне отдать, я попросил бы излагать таким языком, к какому я привык.
Whenever the lad assumed his haughty manner, it always created either great awe or great irritation in the parent.	Когда Джордж напускал на себя высокомерный тон, это всегда преисполняло родителя или великим трепетом, или великим раздражением.
Old Osborne stood in secret terror of his son as a better gentleman than himself; and perhaps my readers may have remarked in their experience of this Vanity Fair of ours, that there is no character which a low-minded man so much mistrusts as that of a gentleman.	Старый Осборн втайне боялся своего сына, как джентльмена более высокой марки. Вероятно, моим читателям по собственному опыту, приобретенному на нашей Ярмарке Тщеславия, известно, что люди низменной души ни перед кем так не теряются, как перед истинным джентльменом.
"My father didn't give me the education you have had, nor the advantages you have had, nor the money you have had.	– Мой отец не дал мне образования, какое получили вы, он не предоставил мне ни тех преимуществ, какие имелись у вас, ни тех денежных средств, какими вы располагаете.
If I had kept the company SOME FOLKS have had through MY MEANS, perhaps my son wouldn't have any reason to brag, sir, of his SUPERIORITY and WEST END AIRS (these words were uttered in the elder Osborne's most sarcastic tones).	Если бы я вращался в том обществе, где некоторые господа бывали благодаря моим средствам, пожалуй, у моего сына не было бы никаких резонов, сэр, кичиться своим превосходством и своими вест-эндскими замашками (эти слова старик Осборн произнес самым язвительным тоном).
But it wasn't considered the part of a gentleman, in MY time, for a man to insult his father.	Но в мое время не считалось достойным джентльмена оскорблять своего отца.
If I'd done any such thing, mine would have kicked me downstairs, sir."	Если бы я сделал что-либо подобное, мой отец спустил бы меня с лестницы, сэр!
"I never insulted you, sir.	– Я никак не оскорбил вас, сэр.
I said I begged you to remember your son was a gentleman as well as yourself.	Я сказал, что прошу вас помнить, что ваш сын такой же джентльмен, как и вы сами.

I know very well that you give me plenty of money," said George (fingering a bundle of notes which he had got in the morning from Mr. Chopper).	Я очень хорошо знаю, что вы даете мне кучу денег, - продолжал Джордж (ощупывая пачку банковых билетов, полученных утром от мистера Чоппера).
"You tell it me often enough, sir.	– Вы упоминаете об этом довольно часто, сэр.
There's no fear of my forgetting it."	Незачем опасаться, что я это забуду!
"I wish you'd remember other things as well, sir," the sire answered.	– Я хочу, чтобы вы помнили и о другом, сэр! – отвечал отец.
"I wish you'd remember that in this house --so long as you choose to HONOUR it with your COMPANY, Captain--I'm the master, and that name, and that that--that you--that I say--"	– Я хочу, чтобы вы запомнили, что в этом доме - пока вам желательно, капитан, оказывать ему честь своим присутствием - я хозяин и что это имя... что вы... что я...
"That what, sir?" George asked, with scarcely a sneer, filling another glass of claret.	– Что прикажете, сэр? – спросил Джордж с легкой усмешкой, наливая себе еще стакан красного вина.
"--!" burst out his father with a screaming oath-- "that the name of those Sedleys never be mentioned here, sir--not one of the whole damned lot of 'em, sir."	– ...! – выругался отец непечатным словом, -...чтоб имя этих Седли никогда здесь не произносилось, сэр!.. Ни одного имени из всей этой проклятой шайки, сэр!
"It wasn't I, sir, that introduced Miss Sedley's name.	– Это не я, сэр, упомянул имя мисс Седли.
It was my sisters who spoke ill of her to Miss Swartz; and by Jove I'll defend her wherever I go.	Мои сестры стали отзываться о ней дурно в разговоре с мисс Суорц. А я, клянусь, буду защищать ее где бы то ни было.
Nobody shall speak lightly of that name in my presence.	При мне никто не посмеет пренебрежительно отзываться об этой девушке.
Our family has done her quite enough injury already, I think, and may leave off reviling her now she's down.	Наше семейство уж и без того нанесло ей достаточно всяких обид и могло бы, я полагаю, вести себя приличнее теперь, когда она находится в унижении.
I'll shoot any man but you who says a word against her."	Я застрелю всякого, кроме вас, кто скажет против нее хоть слово.
"Go on, sir, go on," the old gentleman said, his eyes starting out of his head.	– Продолжайте, сэр, продолжайте, - произнес старый джентльмен: от гнева глаза его готовы были выскочить из орбит.
"Go on about what, sir? about the way in which we've treated that angel of a girl?	– Продолжать? Но о чем же, сэр? О том, как мы обошлись с этой девушкой, с этим ангелом?
Who told me to love her?	Кто твердил мне, чтобы я любил ее?
It was your doing.	Вы!
I might have chosen elsewhere, and looked higher, perhaps, than your society: but I obeyed you.	Я мог бы выбирать и в другом месте, поискать, пожалуй, где-нибудь повыше, а не в вашем кругу, по я повиновался.
And now that her heart's mine you give me orders to fling it away, and punish her, kill her perhaps--for the faults of other people.	А теперь, когда ее сердце стало моим, вы приказываете мне отшвырнуть его прочь и наказать ее, может быть, даже убить, - за чужие ошибки.

It's a shame, by Heavens," said George, working himself up into passion and enthusiasm as he proceeded, "to play at fast and loose with a young girl's affections--and with such an angel as that --one so superior to the people amongst whom she lived, that she might have excited envy, only she was so good and gentle, that it's a wonder anybody dared to hate her.	Клянусь небом, это позор! – говорил Джордж, взвинчивая себя все больше и больше, с нарастающей горячностью и словно в каком-то экстазе. – Стыдно играть чувствами молодой девушки... такого ангела, как она. Эмилпя настолько выше всех, среди кого она живет, что могла бы возбудить зависть; но она так добра и кротка, что просто удивительно, как кто-то мог ее возненавидеть.
If I desert her, sir, do you suppose she forgets me?"	Если я брошу ее, сэр, то, как по-вашему, забудет она меня?
"I ain't going to have any of this dam sentimental nonsense and humbug here, sir," the father cried out.	– Я не желаю, сэр, выслушивать всякие сентиментальные благоглупости и чепуху! – закричал отец.
"There shall be no beggar-marriages in my family.	– У меня в семье не будет браков с нищими.
If you choose to fling away eight thousand a year, which you may have for the asking, you may do it: but by Jove you take your pack and walk out of this house, sir.	Если вам не терпится выбросить восемь тысяч годового дохода, которые только ждут знака вашего, чтобы свалиться вам в руки, поступайте как знаете. Но тогда, клянусь богом, забирайте свои пожитки и убирайтесь из этого дома на все четыре стороны!
Will you do as I tell you, once for all, sir, or will you not?"	Ну, что же, сэр? Намерены вы поступить, как я вам приказываю, или нет? Спрашиваю в последний раз.
"Marry that mulatto woman?" George said, pulling up his shirt-collars.	– Женюсь ли я на этой мулатке? – проговорил Джордж, поправляя свои воротнички.
"I don't like the colour, sir.	– Мне не нравится ее масть, сэр.
Ask the black that sweeps opposite Fleet Market, sir.	Предложите ее негру, сэр, который подметает улицу у Флитского рынка.
I'm not going to marry a Hottentot Venus."	Я не собираюсь жениться на готтентотской Венере.
Mr. Osborne pulled frantically at the cord by which he was accustomed to summon the butler when he wanted wine--and almost black in the face, ordered that functionary to call a coach for Captain Osborne.	Мистер Осборн рванул шнурок звонка, которым обычно требовал дворецкого, когда надо было подать еще вина, и с почерневшим лицом приказал ему вызвать карету для капитана Осборна.
"I've done it," said George, coming into the Slaughters' an hour afterwards, looking very pale.	– Все кончено, - сказал страшно бледный Джордж, входя час спустя к Слотеру.
"What, my boy?" says Dobbin.	– Что случилось, мой мальчик? – спросил Доббин.
George told what had passed between his father and himself.	Джордж рассказал, что произошло у него с отцом.
"I'll marry her to-morrow," he said with an oath.	– Женюсь на ней завтра же! – воскликнул он.
"I love her more every day, Dobbin."	– С каждым днем, Доббин, я люблю ее все больше.
CHAPTER XXII	ГЛАВА XXII
A Marriage and Part of a Honeymoon	Свадьба и начало медового месяца

Enemies the most obstinate and courageous can't hold out against starvation; so the elder Osborne felt himself pretty easy about his adversary in the encounter we have just described; and as soon as George's supplies fell short, confidently expected his unconditional submission.	Самый упорный и храбрый враг не может устоять против голода. Поэтому Осборн-старший был довольно спокоен насчет своего противника в сражении, которое мы только что описали, и с уверенностью ждал безоговорочной сдачи Джорджа, едва лишь у того выйдут припасы.
It was unlucky, to be sure, that the lad should have secured a stock of provisions on the very day when the first encounter took place; but this relief was only temporary, old Osborne thought, and would but delay George's surrender.	Жаль, конечно, что молодой человек запасся провиантом в тот самый день, когда произошло сражение. Но, по мнению старика Осборна, такая передышка была только временной и могла лишь отсрочить капитуляцию Джорджа.
No communication passed between father and son for some days.	В течение нескольких дней между отцом и сыном не было никакого общения.
The former was sulky at this silence, but not disquieted; for, as he said, he knew where he could put the screw upon George, and only waited the result of that operation.	Первый сердился на такое молчание, но не тревожился, потому что знал, каким образом можно принажать на Джорджа (так он выражался), и только ждал результатов этой операции.
He told the sisters the upshot of the dispute between them, but ordered them to take no notice of the matter, and welcome George on his return as if nothing had happened.	Он сообщил сестрам Джорджа, чем кончился их спор, но приказал им не обращать на это внимания и встретить Джорджа по его возвращении, как будто ничего не произошло.
His cover was laid as usual every day, and perhaps the old gentleman rather anxiously expected him; but he never came.	Прибор для Джорджа ставился каждый день, как обычно, и, может быть, старый джентльмен ожидал сына даже с некоторым нетерпеньем. Однако Джордж не появлялся.
Some one inquired at the Slaughters' regarding him, where it was said that he and his friend Captain Dobbin had left town.	О нем справлялись у Слотера, но там сказали, что он со своим другом, капитаном Доббшюм, выехал на города.
One gusty, raw day at the end of April--the rain whipping the pavement of that ancient street where the old Slaughters' Coffee-house was once situated--George Osborne came into the coffee-room, looking very haggard and pale; although dressed rather smartly in a blue coat and brass buttons, and a neat buff waistcoat of the fashion of those days.	Как-то раз, в бурный, ненастный день в конце апреля - дождь так и хлестал по мостовой старинной улицы, где находилась кофейня Слотера, - в помещение этой кофейни вошел Джордж Осборн, очень осунувшийся и бледный, хотя одетый довольно щегольски - в синий сюртук с медными пуговицами и в нарядный желтый жилет по моде того времени.
Here was his friend Captain Dobbin, in blue and brass too, having abandoned the military frock and French-grey trousers, which were the usual coverings of his lanky person.	Там уже был его друг, капитан Доббин, тоже в синем сюртуке с медными пуговицами, расставшийся на сей раз с военным мундиром и серыми брюками, которые обычно облекали его долговязую фигуру.
Dobbin had been in the coffee-room for an hour or more.	Доббин провел в кофейне с час времени, если не больше.

He had tried all the papers, but could not read them. He had looked at the clock many scores of times; and at the street, where the rain was pattering down, and the people as they clinked by in pattens, left long reflections on the shining stone: he tattooed at the table: he bit his nails most completely, and nearly to the quick (he was accustomed to ornament his great big hands in this way): he balanced the tea-spoon dexterously on the milk jug: upset it, &c., &c.; and in fact showed those signs of disquietude, and practised those desperate attempts at amusement, which men are accustomed to employ when very anxious, and expectant, and perturbed in mind.	Он перебрал все газеты, но не мог ничего в них прочесть: он не меньше ста раз посмотрел на часы и столько же раз на улицу, где лил дождь и стучали деревянные галоши прохожих, отражавшихся в мокрых плитах тротуара; он отбивал зорю по столу; сгрыз себе ногти почти до живого мяса (он привык украшать таким способом свои огромные руки); пытался уравновесить чайную ложку на крышке молочника; опрокинул его, и т. д., и т. д. Словом, обнаруживал все признаки беспокойства и прибегал ко всем тем отчаянным попыткам развлечься, к которым обращаются люди, когда они очень встревожены, или смущены, или чего-то ждут.
Some of his comrades, gentlemen who used the room, joked him about the splendour of his costume and his agitation of manner.	Кое-кто из его товарищей, завсегдатаев кофейни, подшутил над великолепием его костюма и над его возбужденным видом.
One asked him if he was going to be married?	Один даже спросил, не собирается ли Доббин жениться.
Dobbin laughed, and said he would send his acquaintance (Major Wagstaff of the Engineers) a piece of cake when that event took place.	Доббин засмеялся и сказал, что, когда это событие произойдет, он пошлет этому своему знакомому (майору Уогстафу из инженерных войск) кусок пирога.
At length Captain Osborne made his appearance, very smartly dressed, but very pale and agitated as we have said.	Наконец появился Джордж Осборн, очень изящно одетый, но страшно бледный и взволнованный, как мы уже упоминали.
He wiped his pale face with a large yellow bandanna pocket-handkerchief that was prodigiously scented. He shook hands with Dobbin, looked at the clock, and told John, the waiter, to bring him some curacao.	Он вытер свое бледное лицо большим желтым шелковым платком, сильно надушенным, пожал руку Доббину, взглянул на часы и приказал лакею Джону подать кюрасо.
Of this cordial he swallowed off a couple of glasses with nervous eagerness.	С нервной торопливостью он проглотил две рюмки этого ликера.
His friend asked with some interest about his health.	Доббин осведомился о его здоровье.
"Couldn't get a wink of sleep till daylight, Dob," said he.	– Не мог заснуть ни на минуту до самого рассвета, Доб, - пожаловался он.
"Infernal headache and fever.	– Адская головная боль и лихорадка.
Got up at nine, and went down to the Hummums for a bath.	Встал в девять часов и отправился в турецкие бани.
I say, Dob, I feel just as I did on the morning I went out with Rocket at Quebec."	Знаешь, Доб, я чувствую себя совершенно также, как в то утро, в Квебеке, когда садился на Молнию перед скачкой.
"So do I," William responded.	– И я тоже, - отвечал Уильям.
"I was a deuced deal more nervous than you were that morning.	– Я черт знает как волновался в то утро, гораздо больше тебя.
You made a famous breakfast, I remember.	Помню, ты отлично позавтракал.
Eat something now."	Поешь и теперь чего-нибудь.

"You're a good old fellow, Will.	– Ты хороший парень, Уил.
I'll drink your health, old boy, and farewell to--"	Я выпью за твое здоровье, дружище, и прощай тогда...
"No, no; two glasses are enough," Dobbin interrupted him.	– Нет, нет! Двух рюмок достаточно, - перебил его Доббин.
"Here, take away the liqueurs, John.	– Эй, Джон, уберите ликеры!
Have some cayenne-pepper with your fowl.	Возьми кайенского перцу к цыпленку.
Make haste though, for it is time we were there."	Впрочем, торопись, нам уже пора быть на месте.
It was about half an hour from twelve when this brief meeting and colloquy took place between the two captains.	Было около половины двенадцатого, когда происходила эта короткая встреча и разговор между обоими капитанами.
A coach, into which Captain Osborne's servant put his master's desk and dressing-case, had been in waiting for some time; and into this the two gentlemen hurried under an umbrella, and the valet mounted on the box, cursing the rain and the dampness of the coachman who was steaming beside him.	У подъезда их ждала карета, в которую слуга капитана Осборна уложил шкатулку и чемодан своего хозяина. Оба джентльмена поспешно добежали под зонтиком до экипажа, а лакей взгромоздился на козлы, проклиная дождь и мокрого кучера рядом с собой, от которого валил пар.
"We shall find a better trap than this at the church-door," says he; "that's a comfort."	– Мы найдем у церкви экипаж получше, - заявит он, - хоть это утешение.
And the carriage drove on, taking the road down Piccadilly, where Apsley House and St. George's Hospital wore red jackets still; where there were oil-lamps; where Achilles was not yet born; nor the Pimlico arch raised; nor the hideous equestrian monster which pervades it and the neighbourhood; and so they drove down by Brompton to a certain chapel near the Fulham Road there.	И карета покатила по Пикадилли, где Эпсли-Хаус и больница св. Георгия еще щеголяли красным одеянием, где горели масляные фонари, где Ахиллес еще не появился на свет божий; где еще не воздвигалась арка Пимлико и безобразное конное чудовище не подавляло ее и всю окрестность, - и, миновав Бромптон, подъехали к некоей церкви вблизи Фулем-роуд.
A chariot was in waiting with four horses; likewise a coach of the kind called glass coaches.	Здесь ожидала карета, запряженная четверкой, и рядом - парадный наемный экипаж.
Only a very few idlers were collected on account of the dismal rain.	Из-за проливного дождя собралась лишь очень небольшая кучка зевак.
"Hang it!" said George,	– Что за чертовщина! – воскликнул Джордж.
"I said only a pair."	– Ведь я заказал просто пару.
"My master would have four," said Mr. Joseph Sedley's servant, who was in waiting; and he and Mr. Osborne's man agreed as they followed George and William into the church, that it was a "reg'lar shabby turn hout; and with scarce so much as a breakfast or a wedding faviour."	– Мой барин велел заложить четверку, - ответил слуга мистера Джозефа Седли, поджидавший их; он вместе с лакеем мистера Осборна проследовал за Джорджем и Уильямом в церковь, и оба ливрейных аристократа решили, что "свадьба совсем никудышная, нет ни завтрака, ни свадебных бантов".
"Here you are," said our old friend, Jos Sedley, coming forward.	– Ну, вот и вы, - сказал наш старый друг Джоз Седли, выходя им навстречу.
"You're five minutes late, George, my boy.	– Ты опоздал на пять минут, милый Джордж.
What a day, eh?	Что за погодка, а?