Ярмарка
Шрифт:
– Сразу, если можно.
Хозяйка подошла к шкафу, небрежно выдвинула ящичек, не глядя, выхватила несколько купюр, так же не глядя протянула Марии.
И Мария взяла эти деньги, взяла послушно, покорно, как пес берет у хозяйки еду из пахнущих французским мылом рук.
Мялась в смущении. Не знала, куда положить.
Хозяйка, как на подопытного кролика, глядела на Марию, лошадино, нагловато улыбалась.
– У меня сумочка в прихожей осталась, – сжимая деньги в кулаке, с красными как помидорины щеками,
Когда они уже топтались в прихожей, и Мария надевала куртку, и журчал за спиной фонтан, роняя длинные струи в бассейн, Мария неожиданно для себя сказала хозяйке:
– Вот у вас картины… Знаете, я хотела бы… У меня есть художник один знакомый. Очень хороший художник. Просто превосходный. – И опять краска залила ей щеки: она слишком сладко, приторно хвалила Федора. – У него есть одна картина, так она вам очень подойдет. Вашему дому.
– Что за художник? – спросила тетя-лошадь так, будто говорила: «Знаем, знаем, какие у тебя, нищенки, могут быть знакомые художники». – Известный? У него есть выставки, каталоги? У кого он в коллекциях?
– И выставки есть. И каталоги есть. – «Только денег нет». Она вскинула выше голову. – У него одна работа даже… в коллекции королевы английской.
– Хм! – сказала тетя-лошадь.
– Можно, он принесет вам картину, покажет?
– Что за картина? – Хозяйка склонила голову набок, как птица, и полотенечный тюрбан мягко свалился у нее с головы; она успела поймать сырое полотенце, набросила себе на плечи. Мария глядела на ее жиденькие, мокрые, веревочные волосенки. – Может, я лучше подъеду к нему в мастерскую? Где у него мастерская?
Мария чуть не зажмурилась от ужаса, представив пещерный подвал Федора.
– Нет-нет, он сам привезет, – выдохнула она торопливо, готовно. – Он… ему так удобнее.
– А, ну да, на машине, да…
«Пешком через весь город попрет». Мария постаралась красиво улыбнуться.
– Да.
– А что изображено? А называется как?
– «Песочные часы». Три женщины… три женских торса. На фоне пустыни… золотого песка… Женщины – сами – как песочные часы… Время в них течет… И песок. Женщины нагие, смуглые, груди вперед, талии тонкие, бедра широкие…
– Очень эротично, – прищурясь, – процедила хозяйка. – Пусть привозит. Оценим. И, может, купим. Какой у вашего мастера размах цен?
– Что, что? – переспросила Мария.
Хозяйка поморщилась.
– Это как вы сами решите… как договоритесь, – поправилась она.
Где-то далеко, в комнатах, весело взлаивал слюнявый бульдог Чарли.
– Федя, Фединька!..
– Что ты, что ты, Маруська моя… И кулаком стучала в открытую дверь…
– Фединька, вот адрес, вот бумажка…
– Да что ты, душа моя, как заполошная… Куда бежишь?.. И не пройдешь?..
– Фединька,
– Да какую картину, что ты, Машулька, спятила?.. ух, безумица моя…
Целовались жадно, опять стоя, в темноте, опять как ночью на вокзале, будто на поезд опаздывая.
И правда: время уходило, утекало, убегало, как поезд.
– Неси «Песочные часы»… Там баба одна, ух какая богатая… Муженек у нее – вор в законе, что ли, такие апартаменты, в центре города, на Славянской… Прямо сейчас иди!.. Картину заворачивай в бумагу, в тряпку какую-нибудь – чтобы снегом не побило, не промокла – и иди… Ступай, говорят тебе!..
Пили друг друга, как воду холодную, вкусную, в пустыне.
Задыхались.
– Сейчас, сейчас… Иду, иду…
Федор, прежде чем войти в огромный, роскошный, богатый дом, выкурил перед подъездом две сигареты. Бросал окурки под ноги, в пухлый, нападавший за вечер снег, давил подошвой старого ботинка. Да-а, ботиночки… Да-а, художничек… Не светский лев, нет. А друзья твои – все светские львы, что ли? Да таких, как ты…
Не додумал. Схватил золоченую ручку дверную, зло, с силой рванул на себя.
Хозяйка обсмотрела его мгновенно, все сразу поняла – и то, как дрожащими руками разворачивал холст, согнувшись над ним, как над больным ребенком, выпрастывая из старой грязной тряпки; и то, какие башмаки тертые, худые; и то, что зубов во рту раз, два и обчелся, будто цынгой на севере болел; но когда он освободил полотно от тряпок, она не сдержалась, втянула воздух: «О-о!»
Свет с холста ударил в них обоих, как если бы от входа в пещеру откатили камень, и солнце брызнуло в чахлую тьму.
– Сколько вы за нее хотите?
Хозяйка уже знала, что художник ответит.
Федор переступил с ноги на ногу. Еще раз переступил.
– Да, это… Сколько вы дадите…
Хозяйка усмехнулась.
– Хорошо. Подождите тут.
Федор стоял в прихожей, вцепившись в подрамник. Хозяйка ушла. Он остался один и завертел головой, рассматривая фонтан, бассейн, живопись на стенах, роскошные, алмазно играющие люстры на потолке.
– О-е-о-о-ой, – тихо бормотнул себе под нос, – ни хрена себе домулька…
У него заломило скулы от чужой роскоши. От созерцания иной жизни, которой он не будет жить никогда.
Захотелось скорее убежать отсюда. И больше никогда не приходить.
Вошла хозяйка. Несла в пальцах конверт. Брезгливо, как дохлого паука.
– Ваш гонорар, – сказала тягуче, в нос, манерно.
Федор взял – и чуть было не поклонился.
– Спасибо, – сказал. – Пусть моя работа тут…
И оборвал, повернулся и к холсту, и к хозяйке спиной, и вышел, в смятении забыв попрощаться, сгорая то ли от стыда, то ли от радости, то ли от чего другого.