Ярмарка
Шрифт:
Я тогда как раз школу бросил.
Дурдом эта учеба, решил. И правильно решил.
Я ей говорю: не ходи к скинам, мать, они тебя убьют. «Пусть убьют! – кричит. – Вот один останешься – узнаешь, почем фунт лиха!» Смеюсь. А что такое этот фунт лиха, спрашиваю? «Так бабушка говорила твоя покойная», – шепчет, и голову так наклонила, так…
В общем, я обнял ее крепко, крепко. И так сидели.
Куда-то мои скины со временем делись. Рассосались.
Мы успели много дел наделать.
Делись мои скины я знал, куда. Кто уехал в другой город. Кто – в Москву. Кого в тюрягу упекли, первой ходкой. Кто пай-мальчиком жопским стал, учиться поступил, и из скина – в чеснока превратился. Таких всего два было. Родичи заколдовали.
Мы выросли, мы повзрослели, и надо было сопротивляться по-другому.
Башку я брил по-прежнему. Мне нравилось ходить с голой головой.
Вот однажды прихожу в такое модное, на Большой Покровке, кафе, «Авентура» называется. На второй этаж поднимаюсь. Столики такие, как в старину, скатертями покрытые. Сажусь. «Косуху» не скидываю. Холодно. В кармане – два стольника, у матери выпросил, особо не разгуляешься, но водки можно немного заказать. Без закуски? На закуску – плевать. И так пойдет.
Заказываю. Сижу. Жду.
И тут за мой столик садится этот.
Ну, он самый.
Он. Их главный.
Это я потом узнал. Что главный он у них.
И что взрослее меня. Старше.
А тогда – гляжу, лысый пацан, бритый, ну как я.
Смотрим друг на друга. Вроде как в зеркало.
Он – на меня, как в зеркало. Я – на него.
Зырим. Таращимся!
– Еп твою мать, – он говорит так весело.
И я тоже говорю:
– Да уж.
Официантка подходит, смазливенькая. Челочка косая. И глазки косят, будто пьяненькие.
– Две водки по сто, – этот бритый говорит. – И еще устрицы. И блюдо креветок.
А сам на меня не отрываясь смотрит.
– Ты че на меня как на девку смотришь? – я его спрашиваю.
– Ничего, – говорит. – Выпить с тобой хочу, пацан. Тебя как звать?
– Петр, – говорю. – А тебя?
– Степан.
– Степан, классное имя, – говорю.
Косая Челка нам две по сто на стол брякнула, и еще два блюда звяк-звяк – одно с какими-то слизняками в раскрытых раковинках, другое – с нежными розовыми хвостиками очищенных креветок. Креветки я уже ел в жизни.
– А это че за херня? – спрашиваю пацана. И смеюсь.
– Это? Устрицы, темнота, – и смеется тоже, во всю глотку.
Так сидим и ржем, как кони, а ведь еще не пьяные.
– Тише, вы! – из-за соседнего стола кричат. – Спокойно не посидишь!
– Да, да, – мой
И точно: гляжу на него, будто сто лет знаю его.
Берем водку, он свою, я свою. Поднимаем стаканы. Сдвигаем.
Над этими, зверюгами, устрицами.
А они листочками такими зелененькими уложены.
Как венками надгробными.
– Ну, будь! – и подмигивает мне. И лысый череп лоснится. – Давай!
– Будь!
Выпиваем.
Водка терпкая такая. Будто перца туда насыпали.
Перцовка, что ли?
А, один хер.
– Ты кто?
Берет ракушки руками, пальцами выковыривает из них слизь, кидает в рот, ест меня глазами. Глаза такие сине-зеленые, светлые, прозрачные, как хрустальные, зимние, две ледышки.
– А ты кто?
– Я первый спросил.
– Не видишь – человек.
– Это я вижу. Делаешь что?
– Живу.
– Так. Понял. Надо еще выпить.
Косую Челку подозвал. Говорит:
– Тащи еще! С другом гуляем.
Моментально принесла.
Еще выпили. Я креветку вилкой подцепил. Он со смехом следил, как я вилку ко рту несу, как креветка у меня с вилки в пустой стакан падает.
– Давай руками, – давясь смехом, посоветовал. – Не чванься. Тут все свои.
Я внял его совету.
Голова радостно загудела, руки-ноги согрелись, и мы разговорились.
Жевали все, что на тарелках лежало: брюхи креветок, жесткие пахучие листья, странную серую слизь зубами, пальцами, языками вынимали из бедных устриц.
– Я? Школу бросил. На хер она нужна. Работал на всяких работах. За гроши.
– Мать? Отец?
– Мать только. Отец погиб. Брат был. Тоже погиб.
– Не свезло вам.
– Не свезло, да.
– А сейчас что?
– Политикой занимался.
Мы с ним оба поглядели на бритые лбы друг друга.
– Правый, что ли? Скин? Ты скин, да?
– Был им.
– Так. – Он потер пальцами подбородок, уже начавший щетиниться. – Свой, значит. С опытом пацан.
– Что значит «свой»? Что значит «с опытом»?
– Тихо. Спо-кой-но! – крикнул он. – Я командую парадом, понял?!
Из-за соседнего столика крикнули:
– Эй, пацаны! Хорош орать!
Он наклонил ко мне голую свою кеглю и тихо, очень отчетливо сказал:
– Я вербую тебя, понял?
– Куда? – спросил я. И выковырял ногтем сопливую невкусную слизь из серой ракушки.
– К нам, – коротко выдохнул он.
– А что вы-то делаете?! – теперь уже я крикнул.
– Ребя, ну хорош орать! – недуром заорали из-за соседнего столика.
– Революцию, – очень тихо, будто девушке на ухо, сказал он.
Мы взяли еще по сто.
И еще закуски.
Мясное ассорти.
«С бабками чувак», – подумал я о нем уважительно.
Все больше разогревалось, грелось изнутри.