Шрифт:
Предисловие
Мне достаточно часто приходится водить гостей по исторической части Ярославля, той самой, планировка которой попала под охрану ЮНЕСКО, став третьим подобным объектом у нас в стране после Красной площади и Невского проспекта. Гости немало удивляются весьма причудливому, но в то же время восхитительному облику города, в котором средневековые строения могут спокойно соседствовать со сталинскими «ампирными» многоэтажками, при этом гармонично дополняя друг друга. В кaкoй-тo мoмeнт пpихoдится oткpывaть глaвный сeкpeт Яpoслaвля: всe бeз исключeния здaния в нeм в извeстнoй стeпeни нoвoдeлы. После событий июля 1918 года, известных публике как ярославский мятеж, в городе не осталось ни одного целого дома, ни одной неповрежденной церкви. Тогда здания делились на два типа: во-первых, те, которые были полностью уничтожены (таких было большинство), во-вторых, те, которые были лишь частично повреждены (они и были затем отреставрированы). По большому счету к 1919 году город прекратил свое существование. Из живших в нем ста пятидесяти тысяч горожан осталось не более тридцати. Возрождение Ярославля пришлось уже на конец 20-х годов, когда он вновь появляется на карте, но уже как индустриальный центр, в котором, впрочем, сохранились исторические традиции.
Ярославский мятеж и его события с
В наши дни «ярославский мятеж» воспринимается всего лишь как локальное событие, но на практике он мог иметь последствия едва ли не для всей мировой истории. Отнюдь не случайно, что мятежному Ярославлю Алексей Толстой посвятил несколько страниц в своей оде гражданской войне «Хождение по мукам». События двух недель кровопролитных боев оказались умещены в одном емком и пугающем абзаце: «И вот город охватило кольцо боя. На улицах рвались снаряды… Валились древние колокольни, падали дома, повсюду занимались пожары, их некому было тушить, солнце затянулось дымом. Не убирали даже трупов на улицах». Впрочем, в отличие от Алексея Толстого классическая советская историография ярославские сюжеты из июля 1918 года пыталась обходить стороной. Они выглядели дико даже с поправкой на эксцессы и неистовость, присущие началу гражданской войны. Существовали, конечно, сборники воспоминаний очевидцев, подготовленные в 20-е годы, отдельные региональные диссертации и даже целая монография, увидевшая свет в 1984 году (Р. Балашов, «Пламя над Волгой»). Однако связного рассказа о том, что же на самом деле произошло в Ярославле, не было. Исключение, пожалуй, составляет документальная повесть «Ярославль», которую написал Николай Чуковский – сын знаменитого детского поэта. Ее сложно отнести к категории исследовательской литературы, тем не менее Чуковский продолжительное время работал в Ярославле, беседовал с очевидцами, а потому в его повести есть в высшей мере интересные наблюдения.
Ситуация стала меняться в конце 80-х годов. Именно тогда сложился дружеский коллектив инициативных людей, которые занимались изучением событий июля 1918 года. Точкой притяжения стал сотрудник ярославского журнала «Агитатор» Владимир Александрович Мясников. Он много времени работал в обкоме КПСС, и ему были доступны партийные архивы, заглядывать в которые «простым смертным» возбранялось. К чести Владимира Александровича, человеком он был в высшей мере здравомыслящим, понимающим, что замалчивание страшной страницы истории города может привести к самым печальным последствиям. Свои изыскания он облачал как в форму статей, так и в документальную прозу, полагая необходимым написать роман, который планировалось назвать «Красный туман». Деятельность Мясникова привлекла внимание других неравнодушных людей – братьев Ивана и Юрия Шевяковых (1952 года рождения). Их детство прошло в Мукомольном переулке Ярославля, учеба – в школе № 43. Уже тогда у мальчишек проявился интерес к прошлому города. Особенно к июльским событиям 1918 года. Их дом располагался между мельницей Вахрамеева и так называемым «американским» мостом через реку Которосль. Как потом выяснилось, в 1918 году это были позиции поручика Соколова, одного из активных участников мятежа. В начале шестидесятых годов еще можно было увидеть отметины боев, оставленные снарядами и пулями на кирпичной кладке церквей и зданий. Мальчишки нашли здесь трехлинейную винтовку с примкнутым трехгранным штыком, отыскали ржавый пистолет. По воскресеньям отец водил сыновей в расположенный под боком их дома музей. Мальчишки рассматривали диораму «Штурм железнодорожного моста в июле 1918 года». И конечно, памятную многим поколениям местных жителей трехдюймовую пушку с разорванным стволом. Считалось, что это орудие белых и подбито красными. И только спустя много лет братья достоверно узнали, что орудие это было «красным». Оказывается, в первые дни боев, когда батарея, возглавляемая бывшим старшим фейерверкером конной артиллерии Канунниковым, интенсивно обстреливала с Туговой горы белых пулеметчиков на мельнице Вахрамеева, прикрывая проход к станции Всполье эшелона с бойцами сводного московского красного отряда, в канале ствола третьего орудия внезапно разорвался снаряд, ранивший одного из артиллеристов. По-настоящему событиями 1918 года Иван и Юрий Шевяковы заинтересовались, когда выполняли школьное задание. Тогда им пришлось столкнуться с реальной, непричесанной историей ярославских боев.
В одной из газетных статей отмечалось: «Братья иногда пускались на безгрешные хитрости, проникая в труднодоступные места, выкраивали время, но шажок за шажком продвигались вперед. Иван с места на место службы повсюду возил с собой архив, папки которого обозначены так: „Два цвета Ярославля“. Особенно успешно он их пополнил в Москве, учась в военной академии, имея доступ в музеи, архивы, библиотеки. Довести дело до конца он не успел. Он ушел из жизни на 38-м году жизни». В одном из последних писем, адресованных своему брату Юрию, Иван Шевяков писал: «Дорогой братик! Много различных толкований в разное время было у ярославских событий восемнадцатого года, но до сих пор о них не только не рассказана вся
После смерти брата Юрий Николаевич Шевяков продолжил собирать материал по истории ярославского мятежа. Эта работа заняла почти двадцать лет: с 1959 по 1990 год. Итогом ее стали обширные тетради, которые делились на несколько категорий. Одни братья назвали «опусы» (Оп-1, Оп-2, Оп-3), другие – «архивные книги» (АК), а еще были «печатные книги» (ПК). Каждая из таких тетрадей была составлена из стандартных 50–60 листов, которые были отпечатаны на машинке. Кроме этого, имелось 29 рукописных «томов».
К содружеству «краеведов», ядром которого были В.А. Мясников и Ю.Н. Шевяков (с начала 90-х они стали готовить совместные публикации в форме газетных статей), примкнули активисты поисково-исследовательской группы «Июль 1918» Андрей Бенедиктович Киселев и Николай Ульянович Козак. Оба они прекрасно понимали, что «время работает не на нас», а потому разыскали всех, кто хоть что-то помнил о событиях 1918 года. Сейчас их проект был бы назван «живой историей». Автор этой книги также помогал группе «Июль 1918» в части поиска очевидцев или их родственников, помнивших рассказы предков. Среди таковых оказался один из лидеров легализованного в годы перестройки ярославского монархического движения Григорий Дмитриевич Дубровский, который помнил рассказы своего деда. Тот был активным белогвардейцем, в отличие от многих чудом избежавший расправы. Сам Г.Д. Дубровский не раз вспоминал, что его дед красочно рассказывал о том, как из последних сил удерживал железнодорожный мост через Волгу, ожидая прибытия десанта «союзников из Антанты». Что показательно, дед внушал внуку не доверять Антанте, которая предала ярославцев, а потому он ненавидел западные державы больше, чем «большевиков и немцев вместе взятых».
Надо отметить, что ярославцы уже давно подспудно симпатизируют тем, кто оказался на стороне «мятежников». С этим связано множество легенд. От самых странных – что-то вроде регулярно появляющегося в городе призрака погибшего в 1918 году поручика, до вполне реальных. Одна из легенд рассказывает о том, как на одном селе близ Ярославля объявился «комиссар» Мефодька Шашкин. С маузерами на каждом боку, в сопровождении отряда, он кричал, что как член партии социалистов-революционеров изведет всю «контру» под корень. Для начала отряд заявился в усадьбу мелкопоместных дворян Стеколиных. «Эксплуататоров» арестовали, усадьбу разграбили, а потом в пьяном раже и сожгли. Однажды, узнав, что в селе Андроники на вечеринке гуляют молодые офицеры, вернувшиеся с войны, Мефодька решил расправиться и с ними. Но офицеров предупредили, и они бежали в лес от произвола «комиссара». Мефодька с отрядом стал прочесывать лес, наткнулись на одного «золотопогонника» и тут же расстреляли его. Второму повезло больше, его или не нашли, или кто-то пожалел односельчанина и не выдал на расправу «комиссару». Сам Мефодька вскоре был расстрелян большевиками за мародерство. Так вот суть этой истории в том, что второго спасшегося офицера звали Федор Толбухин. Тот самый Толбухин, который станет маршалом Советского Союза, освободит Крым, избавит от нацистов Балканы, а заодно в битве у озера Балатон окончательно добьет почти все немецкие танковые войска, тем самым предопределив победу Красной армии в европейской части континента. Легендами обрастали не только события, но даже попытки пролить свет на эти события.
Итоги совместной работы первоначально планировалось подвести в 1993 году, то есть к 75-летию со времени ярославского мятежа. Однако если принимать во внимание обстановку в стране в то время, то тема мятежников, противостоящих Москве, у органов власти не вызывала особого энтузиазма. До следующего юбилея, который приходился на 1998 год, не дожили, увы, ни Мясников, ни Шевяков. На этот раз итоги многолетней работы предполагалось подвести силами активистов поисково-исследовательской группы «Июль 1918», которые при поддержке местного отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры провели представительную научно-практическую конференцию. Тогда в Ярославле прошло еще три менее важных мероприятия. Конференция КПРФ, которая не скрывала своего узкопартийного подхода. Расширенное заседание Губернского общественного Совета, по сути закрытое, попасть на которое можно было исключительно по специальному пропуску. Странным было еще и то, что на это мероприятие приглашалась публика, скажем так, исключительно ультралиберальная. Прошло еще подобие научной конференции в областной библиотеке. Впрочем, после того, как профессор М.Г. Мейерович пригласил за кафедру участника группы «Июль 1918», сопроводив приглашение словами: «А сейчас нам Андрей Бенедиктович поведает сказки от детишек из 1918 года», возникло подозрение в научной объективности организаторов мероприятия. По крайней мере, вот вам иллюстрация того, как «маститая» советская профессура относилась к «живой истории».
Когда волна ажиотажа спала, группа «Июль 1918» вышла на областную администрацию (область тогда возглавлял А.И. Лисицын) с предложением опубликовать те самые итоги многолетней совместной работы. Предполагалось, что это будет трехтомник: роман В.А. Мясникова «Красный туман», материалы конференции, к которым прилагались собранные свидетельства очевидцев и их родственников. Отдельным томом предполагалось опубликовать то, что тогда среди заинтересованной публики называлось «Архивами братьев Шевяковых». Старт проекта внушал оптимизм – он прошел несколько этапов программы по книгоизданию, получил специальный грант. Материалы стали готовить к публикации. А вот дальше случилась самая настоящая детективная история. Областная администрация отказалась воплощать в жизнь проект, а подготовленные к публикации материалы исчезли в неизвестном направлении. Вместо этого было решено опубликовать тезисы выступлений участников Губернского общественного собрания (тех самых ультралибералов, что общались в закрытом режиме). Это было бы еще полбеды, если бы для публикации официальная структура не выбрала издательство «Посев». Тот самый «Посев», что сначала сотрудничал с гитлеровцами, а затем с западными спецслужбами всех мастей, став символом не столько «антисоветизма», сколько откровенной русофобии. Когда участников поисково-исследовательской группы «Июль 1918» пригласили в областную администрацию, чтобы вручить им специальный ярославский выпуск «Посева», они отказались принять подобный дар. Например, Андрей Бенедиктович Киселев отметил: «Я отказался даже взять это в руки из чувства внутренней брезгливости».