Ярость ацтека
Шрифт:
Ни малейшего желания ехать этой дорогой у меня не было, ибо она находилась под постоянным приглядом вице-королевских альгвазилов. Существовала и другая возможность – двинуться к крутым горным перевалам и выйти к побережью севернее дороги на Халапу. Мне доводилось охотиться в тамошних краях, и однажды я уже проделал весь путь до побережья. Там не было гаваней, туда не приставали корабли, а на немногочисленных плантациях выращивали бананы, кокосы, сахарный тростник и табак.
Путь по крутым, узким горным перевалам (сначала под тропическими ливнями, а потом в страшной духоте через болота с их болезнетворными испарениями) обещал быть трудным и опасным,
Я вспомнил, как во время предыдущей поездки вдоль побережья наткнулся на древние индейские руины – Тахин. Это название я узнал от Ракель, имевшей обыкновение читать мне нудные лекции о великих индейских цивилизациях, которые существовали в Америке до высадки Кортеса. Теперь этот город превратился в заросшие травой развалины, но сохранились мощеные площадки, обнесенные каменными стенами. Ракель рассказывала, что такие площадки служили для игры с твердым каучуковым мячом, которую в древности приравнивали к священнодействию, ибо проигравшую команду приносили в жертву богам.
Но сейчас Тахин вспомнился мне в иной связи: в тот раз во всей округе мне встретился лишь один пост с дюжиной солдат, но поговаривали, что с тех пор корона приняла серьезные меры, дабы обеспечить безопасность побережья. Вполне возможно, что постов, а стало быть, и военных, способных проявлять нежелательное любопытство, там сейчас гораздо больше.
По всему получалось, что побережье для меня тоже не выход. Впрочем, хороших вариантов все равно не предвиделось, и в конце концов, изрядно поломав голову, я решил, что лучший способ спрятаться – это держаться у всех на виду, не избегая оживленных дорог, что ведут на Веракрус из столицы. Однако мне следовало сменить обличье.
Я придумал план, который вызвал бы восхищение и зависть у самого Наполеона. Переодевшись в заурядного торговца, я растворюсь среди огромного множества своих собратьев разного происхождения и достатка, беспрестанно снующих по колонии в погоне за наживой. Дороги здесь забиты индейцами, несущими грузы на спинах, метисами, ведущими навьюченных осликов или мулов, и важными купцами-креолами, которые путешествуют верхом на лошадях или в экипажах. В обоих направлениях тянутся караваны вьючных мулов, перевозящих серебро или маис. Для безопасности купцы старались собрать караваны побольше, часто в несколько тысяч животных, да еще к ним прибивалось множество мелких торговцев; так что затеряться среди такого скопления народа не составляло особого труда.
Правда, я не мог спрятать Урагана. Альгвазилы будут искать всадника верхом на прекрасном вороном, иссиня-черном коне. Ведь не удалось же мне одурачить Марину: она сразу поняла, что я приехал в Долорес на породистом жеребце. Чтобы избежать разоблачения, мне придется переодеться пеоном и обзавестись ослом или мулом, как и подобает простолюдину.
Переодевание сложностей не сулило, ибо под монашеской рясой на мне была надета одежда, оставшаяся от покойного мужа Марины. Я мог кардинально изменить свой облик, просто сняв и выбросив монашескую рясу. Правда, при этой мысли я поскреб подбородок: было бы неплохо заодно избавиться и от бороды.
Труднее всего оказалось расстаться с Ураганом, верным другом, моим крылатым Пегасом, который не раз уносил меня от опасности и, главное, служил живым символом той жизни, которой меня
После того как между мной и гасиендой в Долоресе пролегли два дня пути, главным образом по бездорожью, я понял, что ехать и дальше на этом коне нельзя. Возле ранчо, где разводили рабочий скот для рудников, я набросил лассо на мула, оседлал его, убедился, что животное не упрямится и готово меня везти, после чего отвел Урагана в сторону.
– Прости, – печально сказал я ему. – Ты был моим amigo и спасителем, но теперь мы должны расстаться. Когда-нибудь мы непременно встретимся снова.
Я отпустил его на луг, где паслись кобылы, и ушел.
Верхом на муле, в одежде пеона, я перестал быть кабальеро Хуаном де Завала.
На следующий день я приобрел у одного торговца-метиса целый ворох одежды – главным образом серапе, которые представляли собой нечто вроде накидок из дешевых одеял, – выменяв его навьюченного этим товаром мула на своего с доплатой. Теперь мне предстояло идти пешком, но это было естественно для мелких торговцев. Почти все они, кроме погонщиков больших вьючных обозов, передвигались на своих двоих, а всех имевшихся животных использовали для перевозки товаров.
Единственное, от чего я не смог отказаться, так это от сапог кабальеро. То был подарок от моей любимой Изабеллы, и я скорее дал бы изрезать себя на куски, чем расстался бы с ним. В глубине души я знал, что когда-нибудь вновь обзаведусь состоянием, а может быть, даже и тем заветным благородным титулом, к которому так стремилась моя возлюбленная, и с триумфом вернусь обратно. И вот тогда я первым делом продемонстрирую Изабелле, что на мне по-прежнему те самые сапоги, которые она мне подарила. Впрочем, понимая, что в моем новом положении подобная роскошь неуместна, я перестал чистить сапоги, скрыв их отменное качество под слоями грязи.
В смиренном облике мелкого торговца, с навьюченным товарами мулом, я направился на юг, к месту, которое описала мне Ракель. Правда, толком ни она, ни ее ученые друзья да, пожалуй, вообще никто на свете не знал его истории. То был загадочный мертвый город, обитель духов, богов и древних тайн.
34
Теотиуакан
Не встретив на горных тропах и перевалах ни единой живой души, я наконец добрался до долины Мешико и одного из самых необычных городов на земле. Города богов и духов усопших.
Одно лишь его название, Теотиуакан (индейцы произносят: Те-о-ти-уа-Кан), вызывало у ацтеков восхищение и страх.
Я, признаться, не из пугливых. Мне доводилось в одиночку охотиться в самых диких горах и лесах нашего великого плато, в джунглях на восточных склонах и даже в пустынях к северу от Сакатекаса, населенных свирепыми дикарями. Вооружившись луком и стрелами, я ходил на ягуаров, хищников столь быстрых, что они способны отбивать лапами стрелы в полете, и столь могучих, что они могут единственным ударом когтей вспороть человеку живот и выпустить кишки. Сражался я также и с не менее страшными противниками – людьми – и убивал их. Словом, я сталкивался с куда большими опасностями, чем подавляющая часть моих ровесников, и никто никогда не мог обвинить меня в трусости. Но я не пытаюсь даже делать вид, что не боюсь, когда дело доходит до духов.