Ярость ацтека
Шрифт:
Когда мы покинули библиотеку, Карлос молчал всю дорогу до самого дома. Меня так и подмывало спросить, что же такого важного может быть в старых ацтекских рисунках и письменах, но я благоразумно помалкивал, понимая, что интересы моего ученого приятеля простираются гораздо дальше моих собственных, круг которых ограничивался женщинами, попойками, лошадьми и оружием, и, скорее всего, нам друг друга не понять.
Потом Карлос сообщил мне, что намерен до самого вечера читать у себя в комнате. Не зная, чем еще заняться, я выпил в таверне вина и посетил местную puta: как уже говорилось, человек я простой и интересы у меня самые
* * *
На следующее утро мы снова пришли на главную площадь, где можно было нанять маленькие экипажи, запряженные мулами. Несмотря на ранний час, уличные торговцы уже вовсю предлагали свой товар: еду, одежду и вообще все, что только могло понадобиться человеку. Многие из индейцев располагались прямо на земле или на одеялах, а от дождя и солнца защищались примитивными зонтиками. В отличие от столицы, где улицы кишели l'eperos, здешние индейцы были чисто и аккуратно одеты.
Мы приобрели кое-что из продуктов. Карлос был великий охотник до рыбы, выбор которой в Пуэбле, в силу удаленности ее от моря, оказался небогат, однако нам удалось купить пирог с рыбной начинкой. Такие пироги доставлялись в город с побережья приготовленными лишь наполовину, их допекали уже на месте. Пока наш пирог доводили до ума, мы подкреплялись вином, сыром, жареной курицей и свежеиспеченным хлебом.
Сегодня настроение у моего друга было заметно лучше, чем накануне, когда мы возвращались из епископского дворца.
– Я должен извиниться перед тобой, Хуан, за то, что не сумел вчера сдержать гнев.
– Вовсе не обязательно передо мной извиняться, дон Карлос. Я просто...
– Слушай, хватит изображать бедного слугу-пеона, заметно же, что ты получил совсем иное воспитание. И, несмотря на все твои усилия казаться смиренным, сразу видно, что боевого духу в тебе еще больше, чем в тех задиристых петухах, которых мы видели в Сан-Агустине.
Он поднял руку, отметая мои возражения.
– Мне вовсе без надобности знать твою историю, ибо, услышав ее, я наверняка буду обязан бежать с доносом к альгвазилам, если не хочу сам угодить в тюрьму. У меня, разумеется, нет ни малейшего желания оказаться перед таким невеселым выбором, но пойми меня правильно, Хуан, я не так наивен и оторван от жизни, как тебе, наверное, кажется. Боюсь, что до сих пор ты был со мной полностью правдив лишь в одном отношении, когда выказал полнейшее пренебрежение ко всем значимым для человека вещам – истории, литературе, политике, религии. Если бы не бренди и шпаги, пистолеты да шлюхи, твоя голова была бы пуста, да и сердце тоже. Не спрашивай меня почему, но я хотел бы наполнить эту вопиющую пустоту между твоими ушами чем-то иным, значительно большим, нежели насилие и вожделение.
Я одарил его самой искрометной своей улыбкой.
– Откровенно говоря, amigo, вы не первый, кто называет меня невежественным и пытается подтолкнуть к чтению или изучению наук. Лишь благодаря непоколебимому упорству и твердому характеру мне удалось помешать мертвому грузу книг ослабить мою крепкую, способную держать шпагу, как то подобает настоящему мужчине, руку.
– Эх, Хуан, – он покачал головой, – испытывая страх перед истиной и учением, ты вовсе не укрепляешь руку, но ослабляешь свой мозг.
– Я ничего не боюсь.
– Нет слов, Хуан, ты не боишься ни огромного кота, которого вы, ацтеки, называете ягуаром, ни пистолета, который наставил на твою пустую голову
– Конечно, – сказал я, раздосадованный его снисходительностью. Вроде бы Ракель или Лизарди упоминали это слово, но, по правде говоря, что сие означало, я точно не помнил. Может, они имели в виду какой-нибудь светильник, предназначенный для чтения?
К счастью, Карлос не стал дожидаться, пока я обнаружу свое невежество.
– Речь идет о возрождении роли науки, об учении, которое преобразовало европейскую культуру. Начавшись более ста лет назад, это движение приобрело невиданный размах. В основе его лежит способность логически мыслить: по сути, это новая религия, но основанная не на слепой вере, а на разуме. Ясно, что я имею в виду? Исследуя какую-либо тему и задавая вопросы, мы должны делать выводы на основании фактов и логики, ни в коем случае не полагаясь на предубеждение или религиозные догматы. Если мы сумеем постичь мир, в котором живем, увидим его таким, каков он есть, не стесняя себя узкими рамками суеверий, как это было в прошлом, то приобретем знание, которое действительно сможет нас освободить. Ты понимаешь меня, Хуан?
– S'i, сеньор, знание делает нас свободными.
Я попытался принять умный вид, но тут наш экипаж проехал мимо стайки хорошеньких девиц, и я не смог удержаться от того, чтобы улыбнуться и помахать им.
Карлос вздохнул и покачал головой.
– Боюсь, ты безнадежен. Вместо души у тебя то, что болтается между ног.
– Но, сеньор, не так уж я и невежествен. Я не ставлю крестик вместо подписи, а умею писать свое имя. И вообще, можно сказать, я почти священник. Подростком я посещал семинарию, вызубрил, как положено, латынь и даже французский, язык мировой культуры.
У него отвисла челюсть.
– Ты говоришь по-французски?
– C’est en forgeant qu’on deviеnt forgeron. Нужно ковать и ковать, чтобы стать кузнецом. Иными словами, нужно работать, не покладая рук, чтобы преуспеть в своем ремесле.
Обрадованный Карлос принялся было трещать по-французски, но мигом спохватился, когда кучер оглянулся и многозначительным взглядом дал нам понять, что сейчас, когда Наполеон оккупировал большую часть Испании, щеголять публично знанием этого языка, пожалуй, не стоит.
– Если у тебя был учитель, который учил тебя французскому, ты должен знать об Encyclop'edie, – сказал Карлос.
– Об Encyclop'edie?
– Это греческое слово, оно обозначает «Всеобщее образование». Просветители попытались свести воедино все знания, известные человечеству, в одном многотомном собрании книг – в так называемой Энциклопедии. Ее составили во Франции задолго до нашего рождения.
Его голос упал до взволнованного шепота.
– Но энциклопедии существовали еще во времена Спевсиппа, племянника Платона, собравшего воедино знания своей эпохи. В Древнем Риме подобными трудами прославились Плиний Старший и Гай Юлий Солин, однако нам, испанцам, еще только предстоит создать такой универсальный сборник. Увы, мы слишком давно находимся под железной пятой подавляющих всякое свободомыслие королей и религиозных догм.