Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник)
Шрифт:
– Ты это ел? – спросил комбат.
Серж пожал плечами и кивнул:
– Ну да.
– Зачем?
– Хотел – вот и ел.
Комбат покосился на грязные комки в каске, похожие на свалявшуюся вату пополам с известковой пылью и песком, и снова перевел взгляд на Сержа.
– Ты, Родин, дурак или контуженный?
– Немного, – Серж ухватился за невольную подсказку, – контуженный слегка.
– Мякишев! – позвал замполит.
Серж вздрогнул, решив, что сейчас его поведут на расстрел. На зов явился высоченный боец, в расстегнутой, несмотря
– Сверни-ка мне цигарку, Мякишев, – попросил замполит, вынув кисет здоровой рукой.
– Да вот, возьмите трофейных, – предложил матрос, достав мятую пачку. – Цивильные. И вы берите, товарищ комбат. Побудем сегодня у фрицев на довольствии.
– Ну что же, – кивнул комбат, – побудем. Как там, на Тихоокеанском флоте? Порядок?
– Полный порядок, товарищ комбат.
– А как Дзыбин? – осведомился замполит. – Он вроде вчера этого фрукта нашел?
– Связного прислал. Говорит, что до вечера дотянет. Если патронов хватит – подстанцию не сдаст. Просил гранат подбросить. А лучше миномет.
– Миномет… Где я ему возьму миномет? А связной где?
– В подвал унесли: ранило его.
– Ясно. Можешь идти. Спасибо за цигарку.
Комбат закурил и снова повернулся к Сержу.
– Родители-то есть у тебя?
– Да. Мама и бабушка.
– Бабушка… Что же мне делать с тобой, Сергей Родин?
Серж опустил глаза.
– А нельзя мне… с вами…
– С нами-то? Это запросто. Нам хорошие бойцы во как нужны. А ты явно хлопец геройский. Жаль только, военный билет где-то посеял. И мундир. И оружие, которое тебе Родина доверила, чтобы ты ее защищал.
Серж промолчал, глядя в кирпичное крошево под ногами. Комбат затянулся и сказал:
– Молчишь? С нами… А ты о приказе номер двести двадцать семь слышал, боец Родин?
– Это который «ни шагу назад»?
– Слышал, значит, – заключил комбат. – А если подзабыл – могу напомнить: «Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять свою Родину… Паникеры и трусы должны истребляться на месте». Так вот, боец.
Последние иллюзии покинули голову Сержа еще при бомбежке. Теперь он безо всяких сомнений допускал, что находится в сорок втором, где ему могут совершенно запросто пустить пулю в затылок по обвинению в трусости.
– Ну хоть в штрафную… – попросил он тихо.
– Нет у нас в батальоне штрафников, – отрезал комбат. – И трусов нет. А тащить каждого в полковой штаб нет возможности. Еще хороших бойцов из-за тебя положим. Вот и выходит, что возиться с тобой некому.
– Ладно, не горячись, – вдруг сказал замполит, кивнув на каску с попкорном, – может, и впрямь контузило его. Не станет же человек в здравом уме эдакую дрянь в себя пихать.
Комбат затянулся в последний раз и затушил окурок о подошву сапога.
– Только под твою ответственность, – предложил он.
– Мякишев! – снова позвал замполит.
–
Давным-давно пора было оторвать голову от подушки, чтобы не опоздать на лекцию. Только почему так холодно? Опять одеяло сползло… Серж с трудом приподнял голову. Затекшую щеку саднило – поперек ее пересек рубец от котелка.
– Родин! А? – звала Валюха. – Проснись! Главстаршина сказал: на пост пора.
– Не сплю я…
– Ага, это я тут сплю. Иди давай.
– Не гони, пигалица.
Он заглянул в котелок и с трудом оторвал примерзшую к остаткам каши ложку. Доесть не хватило сил – сморило. Хотя есть хотелось смертельно. Но еще сильнее хотелось спать. В несколько прошедших суток из головы Сержа выдуло и выбило всю прежнюю жизнь, словно ее никогда и не было. Ни клубешников, ни геймерских турниров, ни института – ничего. Словно все, что делал он до этого, бесчисленное множество раз проваливался в краткое и холодное бредовое беспамятство в редких промежутках между атаками, обстрелами и бомбежками.
Сон стал для Сержа чем-то вроде фобии, более драгоценным, чем жизнь. И даже более ценным, чем еда, хотя ее доставляли далеко не каждую ночь. Сперва еда ему снилась. Бабкины блинчики, тефтели с рисом, пирожки. Он ел их во сне и никак не мог насытиться. Потом просыпался, когда главстаршина Мякишев совал ему в руки котелок с полуостывшей гречкой. Каша была чертовски вкусной. Серж ел ее, однако, совершенно механически и тоже никак не мог наесться. То ли от холода, то ли от постоянного желания свернуться калачиком в промерзшей щели и выключиться хоть ненадолго из этой войны. Но снова начиналась стрельба, и Мякишев командовал «огонь!», и Серж механически поднимался и механически передергивал затвор трехлинейки, и механически нажимал спуск. «Выше бери, холера!» – кричал Мякишев, и Серж механически брал выше. А потом еда перестала сниться. Да и снов-то никаких не было. Словно кто-то извне просто периодически выключал сознание клавишей «Escape» и почти сразу жал «Enter».
– Родин! Да проснись ты! – снова позвала Валюха.
Оказывается, незаметно для себя Серж снова отключился.
– Иду-иду…
Он отставил котелок, подхватил промерзшее оружие, царапнув штыком по уцелевшей штукатурке, и побрел к посту. Дойдя, привалился боком к стене, передернул затвор, положил винтовку на колени и упрятал нос за ворот телогрейки, чтобы подышать хоть немного теплым духом. От стеганки чудовищно несло гарью, потом и ядреной махрой. Это хоть немного взбадривало.
– Ты не спи, – предупредила Валюха, – немцы обойти могут.
«Вот привязалась, – подумал Серж, – как банный лист».
– И чего ты за мной ходишь, как хвостик? – спросил он.
– Фамилия у тебя забавная, – сказала Валюха, показав по-детски щербатую улыбку. – Вот бы у меня была такая! Представляешь? Наши кричат «Ура! За Родину!», а я бы думала, что это как будто за меня воюют.
– Они и так за тебя воюют. Эх ты, пигалица.