Ярость (Сборник)
Шрифт:
— Патент твой, — резко сказал он. — Теперь смотри…
Роберт Хейл прикрыл за собой раздвижные двери оффиса и в одиночестве побрел по пластиковой дорожке. Серое венерианское небо то и дело оживлялось синими просветами, и тогда на прозрачном своде начинало преломляться и играть солнце. Хейл поднял голову, посмотрел на сверкающие блики и скорчил невольную гримасу, вспоминая былые дни.
Неподалеку человек в коричневом комбинезоне окапывал мотыгой молодые побеги, растущие в широком чане с венерианской почвой. Человек работал
— Поболтаем? — спросил Хейл.
Рабочий в комбинезоне ухмыльнулся:
— Валяй! Что-то задумал?
Хейл поставил ногу на край чана и скрестил руки на поднятом колене. Собеседник, который был явно старше, удобно облокотился на мотыгу. Несколько мгновений они стояли молча, и по улыбкам, с которыми они смотрели друг на друга было ясно, что их определенно что-то связывает. Из всех живущих сейчас на Венере людей только эти двое помнили жизнь под открытым небом, естественную смену дня и ночи, луны и солнца — природные ритмы, не управляемые человеком.
Но только один Вычислитель помнил время, когда от обычного грунта не шарахались, как от страшного врага. Из всех, кто здесь работал, только он один умел орудовать мотыгой с ленивой уверенностью и смотреть на обрабатываемую землю без напряженного страха. Для всех остальных самый вид земли говорил об опасностях известных и неизвестных — невидимых глазу грибницах, смертельных бактериях, таинственных насекомых и личинках, затаившихся лишь до очередного удара мотыги. Земля, конечно, была просеена и обеззаражена, но тем не менее… Никто, кроме Вычислителя, не любил ковыряться в открытом грунте.
Хейл не слишком удивился, когда впервые заметил тощую фигуру с мотыгой. Это было не так давно, недели две назад, во время обычной прогулки по пластиковой дорожке между контейнерами с почвой. Тогда он так же остановился у чана, отослав вперед сопровождавших его инженеров. Пожилой мужчина выпрямился и пристально, чуть насмешливо посмотрел на него.
— Вы не… — нерешительно начал Хейл.
— Точно, — ухмыльнулся Вычислитель. — Я бы выбрался к тебе еще раньше, но нужно было закончить одно небольшое дельце. Здорово, Хейл. Как дела?
Хейл что-то пробормотал.
Вычислитель захохотал. «Когда-то, на Земле, я был просто грязным фермером, — пояснил он. — У меня все время руки чешутся поработать. Это, во всяком случае, одна из причин. Я теперь штатный доброволец. Кстати, под своей собственной фамилией. Не заметил?»
Хейл не заметил. Много воды утекло с тех пор, как он в последний раз стоял в Храме Истины и слушал голос, вещавший из пророчествующего шара. Имя Бена Крауелла не попадалось ему на глаза, хотя он как раз на днях очень внимательно просматривал списки добровольцев, и, казалось, помнил их наизусть.
— Почему-то я не очень удивляюсь, — сказал он.
— И не надо. Мы с тобой, Хейл, единственные люди, которые помнят открытый воздух. — Он фыркнул и покосился на непроницаемый колпак. — Только мы с тобой понимаем, что это подделка. Ты больше не встречал кого-нибудь из Компаньонов?
Хейл покачал головой; «Я — последний».
— Да… — Крауелл разрубил мотыгой случайного жучка. — Я побуду здесь некоторое время. Правда, неофициально. Сейчас я не могу отвечать ни на какие вопросы.
— Ты это и в Куполе не делал, — в голосе Хейла прозвучала горечь. — За последние сорок лет мне раз двадцать нужно было до зарезу тебя видеть. Ты не дал мне ни единой аудиенции, — он посмотрел на Вычислителя в упор, и в нем вспыхнула надежда. — Что тебя привело сейчас? Что-нибудь произойдет?
— Может быть, может быть, — Крауелл отвернулся к своей мотыге. — Что-нибудь рано или поздно произойдет, верно? Если только ждать достаточно долго.
Это все, что Хейл смог выудить из него в тот раз.
Сейчас, рассказывая Вычислителю о случившемся, он вспомнил тот разговор.
— Ты что, из-за этого сюда и приехал? — спросил он под конец. — Может, ты знал?
— Слушай, Робин, я сейчас ничего не могу тебе рассказать. Я ведь говорил — не могу.
— Но ты знаешь?
— Какая разница? Не забывай, что у всего есть своя оборотная сторона. Я не обеспечиваю стопроцентное попадание — какая-то погрешность уже изначально заложена. Я тебе говорил, что у меня скорее лошадиное чутье, чем способность к предсказанию, — Крауелл, казалось, слегка разозлился. — Я — не Бог. Ты рассуждаешь, как в Куполах. Не надо ни на кого надеяться. Они все ждут, что придет добрый дядя. А добрый дядя тоже не Бог. Да и сам Господь Бог не в силах изменить будущее. Он просто знает, что произойдет. Иногда он вмешивается, вводит в уравнение новую величину, причем случайную…
— Но…
— Да, я пару раз вмешивался. Однажды даже убил человека, потому что прикинул, что, оставь я парня в живых, будет хуже для всех. Оказалось, я был прав. Но я не делаю ничего, что выше моих сил. Все, что я могу сделать — это ввести случайный фактор, и это тоже непросто, поскольку я сам замешан в эту задачку и не могу смотреть на нее со стороны. Я не могу предвидеть даже свои собственные реакции!
— Пожалуй, — задумчиво произнес Хейл. — Тем не менее, ты говоришь, что когда нужно, ты вмешиваешься.
— Только когда очень нужно. И после этого я стараюсь все загладить. Иначе никак, нужно следить за равновесием. Если я что-то делаю с правой чашкой весов, то равновесие неизбежно смещается вправо. Значит, после этого надо обязательно чуть-чуть подтолкнуть и вторую чашку. В итоге «X» снова равен «X». Если я добавил «У» в одно место, я добавлю его и в другое. Я допускаю, что это может показаться пустяком, но с моей колокольни виднее. Опять-таки я повторяю, я не Господь Бог. Кстати, сегодня Бог в Куполах и не нужен. Единственное, чего они от него бы хотели, чтобы он спустился к ним и покатал их на карусельке.