Ярость
Шрифт:
– Рудольф Константинович, я просто хотел узнать про наши деньги.
– Что ты хотел узнать? Откуда такой тон? Поразительно, как быстро ты набрался дерзких манер. Тропинин приехал и уехал, он бывает в стране не больше двух недель в году, а я сижу здесь, и ты работаешь со мной!
Дольфу не удалось довести свое внушение до конца, за спиной Михаила снова возникла Руф Кински, которая мгновенно включилась в их приватный разговор:
– Мы прилетели познакомиться с новыми именами в российском искусстве и намереваемся собрать из них выставку для наших музеев. Пока мы выбрали всего шестнадцать человек, двое из которых – художники твоей галереи.
– Ну что же, прекрасно, – милостиво согласился Дольф, с деланной
– Братья Лобанови. Поэтому мы хотим отобрать их работы для выставки и закончить юридические формальности, связанные с их отъездом.
– А куда они отъезжают? – с едким сарказмом поинтересовался Дольф.
– Они уезжают в Америку.
– Что? – изумленно воскликнул Дольф.
– Это мое видение эксклюзивных отношений, Дольф, – надменно заявила Кински. – Моя галерея «Up» получает эксклюзив на всю их живопись, а художники – мастерскую в Лос-Анджелесе, выставку, каталог и гонорар не менее миллиона долларов в год, вне зависимости от продаж.
– Но они не могут поехать в Америку, – растерянно пролепетал Дольф, совершенно не ожидавший такого поворота. – Они работают с моей галереей…
– Работали, – решительно отрезала Кински. – «Картина Жизни» закончена, и больше их здесь ничто не держит, у них нет перед тобой обязательств. Бизнес есть бизнес. Ты ведь так говорил мне на ярмарке?
Удар был настолько силен, что у Дольфа от подскочившего давления на какое-то мгновение загудело в ушах. Он полностью растерялся и не нашелся что ответить. Обведя присутствующих помутневшим от бешенства взглядом, Дольф постоял минуту, после чего швырнул чемоданчик с деньгами на заваленный красками стол, выхватил телефон из кармана и, не прощаясь ни с кем, решительно направился к выходу.
– Увидимся послезавтра у тебя в галерее! – прокричала ему в спину Руф Кински.
</emphasis>
Когда они с Артемоном вышли на улицу, вызываемый абонент наконец-то снял трубку.
– Ну, и кому ты хотел помочь? – первый раз в жизни заорал Дольф на партнера. – Эти наглые сволочи кинули нас!
– Что у тебя опять стряслось? – поинтересовался Тропинин.
– Что стряслось? – передразнивая собеседника, взъярился Дольф. – Теперь у галереи не будет ни Близнецов, ни новых проектов, которые можно было бы из них выжать. И знаешь почему? Нет? Они договорились с Руф Кински у нас за спиной и, хохоча, уезжают в Америку, кстати с чемоданом подаренных тобою денег. Старая ведьма переманила их, посулив им выставку в Гуггенхайме и мифические миллионы, а эти проститутки тут же согласились! Послезавтра янки отбирают работы и хотят заключить контракт.
– На миллион?
– Да! – заорал на всю округу Дольф. – На миллион!
– Ну и хорошо, пусть себе едут. Значит, все идет по плану.
– По какому такому плану? – ошарашенно воскликнул Дольф. – Черт бы тебя побрал!
– Ты часто чертыхаешься, Рудольф, смотри, Бог накажет. По-моему плану. Я же тебе сказал три дня назад в Монако – возможностей нашего фонда уже не хватает, настала пора передавать Близнецов в другие руки.
– Теперь я вообще ничего не понимаю! – взвыл от негодования Дольф.
– Чего не понимаешь? – агрессивно рявкнул Виктор. – Мы сделали все, что могли. Теперь будет лучше, если дальше их начнут толкать другие. Пусть Кински выставляет их, где захочет, – с ее коллекционерами они быстрее станут мировыми звездами и озолотят держателей своих картин. Надеюсь, ты не забыл, у нас около пятидесяти их работ. А если тебя что-то не устраивает – скажи прямо сейчас. Заруби себе на носу: в нашей плебейской стране признают только художников, достигших славы на Западе. Пусть станут американскими художниками, у них для этого все есть: медицинский диагноз, бешеный взлет популярности на родине, скандалы
– Так что выходит? – уже почти шепотом произнес пораженный страшной догадкой Дольф. – Выходит, ты знал обо всем? Знал с самого начала? Рогулин, и аукцион, и скандал в Манеже, и Микимаус – все было тобою спланировано?
– Совершенно верно! Человек без плана – не человек! Так сказал Ницше. Наконец-то ты понял мою простую комбинацию. Но сейчас даже не это главное. Меня заботит другое. Скандал вокруг «Объятий на Мавзолее» начал принимать устрашающие формы, и не сегодня, так завтра перерастет в открытую агрессию. Есть информация, и она еще более неприятная, чем потеря денег и самих художников.
– Что еще за информация? – бледнея как полотно, прохрипел Дольф.
– Некая группировка радикально настроенных славянистов после посещения Манежа преисполнилась ненависти к Близнецам и теперь жаждет мщения. Вероятней всего, уже в ближайшие дни они постараются что-то предпринять, что – неизвестно. Всем нам следует быть начеку и как-то постараться уберечь горе-художников от расправы, по крайней мере до их отъезда в Америку.
– Я же говорил тебе, что картина нас погубит! – злобно закричал Дольф. – Кто эти люди? Я вызываю ментов!
– Это националисты. Менты нам не помогут.
– Так что же делать?
– Оставь все свои дела и поезжай прямо сейчас в галерею. Проверь, все ли там в порядке. Свяжемся позднее.
Закончив разговор, Дольф машинально похлопал себя по карманам, извлек футляр с трубкой, но понял, что в таком возбуждении забить ее ему не удастся. Потерев воспаленные глаза, он устало проследовал к машине и, только открыв дверь джипа, вспомнил об Артемоне.
– Какая наглая тетка, такая мерзкая, отвратительная, высохшая, старая лезба! Она ненавидит меня за мою молодость и красоту, – игриво пожаловался Артемон. – Я еле сдержался, чтобы не укусить ее снова!
– Пошел вон отсюда! – прошипел Дольф.
– Что? – изумился Артемон.
– Вон!!! – заорал красный от бешенства Дольф.
Он вытолкнул из машины художника, вжал педаль газа в пол, и тяжелый джип с визгом умчался в темноту аллеи.
14
Явившись на встречу с художником Амуровым в галерею «Гиперборей», Андрей Андреевич прошел через завешенный пыльными картинами пустой зальчик, проник в местное кафе, заказал себе фирменные «колбаски по-домашнему» и с содроганием уставился на список напитков. Годы шли, но здесь ничего не менялось. Старая, до утра не закрываемая, прокуренная харчевня для художественной братии, прятавшаяся от налоговой инспекции за незаметной дверкой в самой глубине подвального выставочного зала, по-прежнему предлагала всего три напитка: приторно-сладкий чай, всегда подававшийся в пожелтевших от времени граненых стаканах, томатный сок и теплую водку эконом-класса. После некоторого раздумья Горский попросил сок и, протолкавшись среди бородатых посетителей, нашел свободный столик. На протяжении последних пятнадцати лет, в течение которых он по разным поводам бывал в «Гиперборее», он всякий раз не переставал удивляться этому сокрытому от глаз посторонних художественному мирку, где не бушевали страсти времени, куда не проникали ни деньги, ни модные веяния, где рождались, жили и тихо старели десятки художнических судеб, где все знали друг друга по именам, и длилось знакомство так давно, что чаще всего на встречах художники сразу же принимались за теплую водку, а после горячо бредили о жизни и творчестве, иногда до пьяного изнеможения. Это был старый, намоленный приют для обойденных признанием художников, их обветшалый храм, старый, привычный и ничего от них не требующий.