Ярость

Хаас Андрей

– Ну как же? Ведь это после ваших курсов в нее вселился этот бес современного искусства. Наверняка именно вы и подучили ее бегать голой по Манежу. Воображаю себе, как проходило обучение! Не отпирайтесь, она бы сама никогда до такого не додумалась. Вы всех используете как пешек, а ваша школа просто калечит молодых людей, заставляя их участвовать в таких сумасшедших проектах.

– Очень захватывающее выступление, – с саркастической улыбкой перебил его Горский. – В целом совершенно правильное, за исключением тех мест, где ты намеренно смещаешь акценты и драматизируешь, превращая

минимальную теоретическую подготовку в некую злокозненную интригу.

– Да так и есть! – запальчиво воскликнул Тимур. – Вы же там делаете роботов, выстругиваете им головы из бревен, а руки вставляете в жопу!

– Нет, это совершенно не так! И потом, прости, пожалуйста, к чему такая грубость? Разве я тебя чем-то обидел? Сотрудничество художников и нашей школы взаимовыгодно. Обычный союз творческих сил с научными знаниями – и ничего больше. Движущая сила художественной эволюции всегда опирается на предшествующий опыт, его попросту нужно знать.

– Андрей Андреевич, – устало прервал его Тимур, – основная проблема всех искусствоведов и кураторов – хронический словесный понос от плохопереваренной научной информации. Я не люблю заумные фразы, мне бы что-нибудь попроще.

– Можно и попроще, – спокойно согласился Горский. – Ты глубоко заблуждаешься насчет «Art-On». У нас учебное заведение, и мы действительно готовим своих слушателей по особой программе, но мы учим молодежь искусству, а не калечим души, как ты утверждаешь. А Соня твоя вовсе не сошла с ума, с чего ты взял? Она жива-здорова, и, более того, мне кажется, что ее ум сейчас как никогда светел. Еще вчера она была молодой и никому не известной художницей, а уже сегодня она на обложках всех изданий и перед ней открываются грандиозные возможности.

– Какие еще возможности? – начиная злиться, воскликнул Тимур. – На моих глазах Анапольский орал ей в лицо, что ноги ее больше не будет в галерее. Он наговорил такого, что я чуть не убил его.

– Это не так! – беспечно улыбнувшись, махнул рукой Горский.

– Нет, именно так! Вы сожрете ее так же, как сожрали всех до нее, и не подавитесь! – кипятился Тимур.

– Ты опять преувеличиваешь. Помнишь девиз школы Баухауз?

– Нет.

– «Искусству научить нельзя, но ремеслу можно».

– А при чем здесь Баухауз? – удивился Тимур.

– Работа нашего фонда тоже структурирована. Мы ищем молодых людей, обучаем умению мыслить и техническим основам современного художественного процесса, а потом продаем их работы. Это отработанная годами практика, настоящее производство, если угодно – технология. В результате мы не тратим время на бесплодные поиски, и галерея сразу получает новые имена. Это не преступление и не подлость! Галерея не богадельня, она продает искусство, а обычный принцип любой галереи – регенерация художников. Заметь – искусственная регенерация, так что я просто не принимаю всех твоих обвинений и могу списать их разве что на твою эмоциональную усталость.

– Может быть, и так, пусть будет усталость, – тихо согласился Тимур. – Списывайте на что хотите. Мне безразлично. Наверное, вы правы, я действительно отстал от времени, устал, пью и все такое, но я делаю это только потому, что сам так хочу, никто мне

не указ, и я плевать хотел на все ваши правила.

– Поздравляю тебя. Так в чем же дело?

– Спасибо за поздравления, но это я хочу спросить – в чем дело? Что вам от меня надо? Тем более после всего, что произошло?

– Видишь ли, Тимур, – осторожно продолжил Горский, – развивать тему можно до бесконечности, но в этом нет никакого смысла. Правда, в которую ты отказываешься верить, заключается в том, что художник во все времена зависел от окружения и был абсолютно неприспособлен жить без своих заказчиков и покровителей. А современная молодежь, выросшая в век скоростей и информации, не желает годами жить в бедности, она хочет быстрой славы, признания и денег, потому охотно соглашается на патронаж фонда.

– Конечно! – с жаром воскликнул Тимур. – Те, в чьем сознании красота подменена уродством, кто не умеет работать ни руками, ни резцом, ни кистью, конечно же, нуждаются в системе продвижения производимого ими мусора через ваши галерейные залы.

– А ты вокруг себя много красоты видишь? – раздраженно осек его Горский. – Чего ты фарисействуешь? Современный человек вообще окружен одним лишь мусором. Такова наша жизнь. И красота, и мусор – всего лишь слова, означающие в наше время одно и то же.

– Для вас одно и то же.

– Хорошо, для нас, а для тебя нет. Тебя ведь не просят в этом участвовать. Ты зрелый и всем известный художник. Тебе не нужно посещать семинары, которые мы проводим для своих желторотых студентов, и не нужно слушать ученых советов. Делай что хочешь!

– Спасибо, что разрешили. И что же, по-вашему, я должен делать?

– Ты должен вернуться к живописи.

Удар, который нанес Горский, пришелся в самое больное место. Тимур нахмурил лоб и задумался.

– Я просто убежден, все эти недоразумения и личные переживания не должны заслонять от тебя главное – художник должен рисовать, – осторожно продолжил свои увещевания Горский.

– Ничего я вам не должен, – упрямо прошептал Тимур.

– Не мне – себе! Художник не должен прерывать свое творчество, не должен останавливаться, нужно все время работать.

– Не знаю, – устало и подавленно произнес Тимур. – Мне тяжело в последнее время. Я погружаюсь в ужасную депрессию.

– Тебе тяжело оттого, что ты не рисуешь, вот и мучаешься, – безжалостно добил его Горский. – И чем дольше ты будешь тянуть, тем тяжелее будет с каждым днем.

– Вот как? – горько усмехнулся Тимур. – Тяжелее с каждым днем? Да я и так уже ничего не чувствую, из меня давно весь воздух вышел.

– Работай! – с жаром накинулся на него Горский. – Не обманывай себя! Восьмидесятые прошли, девяностые тоже, время поменялось, и сейчас вокруг нас совсем другой мир. Да, он жестче, циничней, но в нем больше возможностей. Почти все твои ранние работы в музеях и частных коллекциях. Многие из тех, с кем я общаюсь, даже считают тебя гением, но даже это не может служить оправданием пустой траты времени.

– Так, значит, есть еще те, кому нравятся мои картины? – насмешливо воскликнул Тимур.

– Конечно, и немало. Но есть и те, кому плевать. А ты чего хотел? Нравиться всем?