Ярость
Шрифт:
Смотреть здесь не было на что; все, что находилось здесь, можно было переписать на салфетке: один туристический раскладной столик, два туристических стула, один труп и два прокурора.
Эдмунд Фальк присел у трупа девушки, на подходящем расстоянии, чтобы не оставить следов. Теодор Шацкий стоял спиной к ним, заложив руки за спину, и пялился в пустую стенку с таким интересом, как будто на ней демонстрировали интересную телепрограмму.
— Кто из вас ведет следствие? — бросил в пространство Берут.
— Прокурор Фальк, — спокойным тоном отметил Шацкий. — Понятное дело, под моим надзором. Комиссар, вы, случаем, техников по дороге сюда в сугробе не встречали?
Беруту
— Это что же, премьерше,[144] похоже, звякнули, раз вся прокуратура примчалась, — заметил Лопес, ставя на пол сумку с оборудованием. — Причем кто? Сам король темноты и принц мрака собственной особой.
Шацкий с Фальком повернулись к нему. Их неподвижные мины над идеально повязанными галстуками выражали то же самое, переполненное отстранением, неодобрение. Берут знал, что любого другого за подобные слова растерли бы по полу, но Лопес был очень хорош. Даже более высокие шишки позволяли ему большее.
Техник вопросительно глянул на Фалька.
— Приятное отличие после того, чем мы занимались в последнее время, — сказал асессор. — То есть, девушку, естественно, жалко, но загадок на сей раз никаких. Виктория Сендровская, восемнадцать лет, ученица лицея на Мицкевича. Банально задушена, самым классическим образом. Имеется ли что-то еще, покажет осмотр.
— Я ее видел вчера, около шести вечера был в гостях у ее семьи на улице Радио. — Шацкий отвернулся от стенки, которая возбуждала в нем такое любопытство. — Признания мои таковы, если говорить коротко, все заключалось в том, что девушка выиграла в конкурсе на эссе о борьбе с преступностью, и вот в рамках награды она желала расспросить меня о работе прокурора.
— Ну вот, — Лопес засмеялся и наклонился над трупом, — первый подозреваемый у нас уже имеется.
— Из ее разговора с матерью следовало, что она собирается к своей подружке, Луизе, чтобы у нее и заночевать, — проигнорировал Шацкий зацепку.
— Это первое направление, — сказал Фальк. — Действительно ли она договаривалась с Луизой или кем-то другим. Когда вышла, добралась ли до подружки, что знает подружка, что знают родители. Плюс осмотр места, плюс осмотр трупа. К сожалению, снег лишил нас снегов снаружи.
Берут покачал головой, обводя взглядом место преступления. Что-то тут не сходилось.
— Странно, — сказал он. — Даю голову на отсечение, что здесь пахнет кофе.
Кто-то из стоявших сзади техников фыркнул. Ну Берут, ну псих. Кофе ему на месте преступления пахнет.
Вскоре были расставлены лампы, снаружи заурчал небольшой генератор, и помещение залил яркий, белый свет. Неожиданно все сделалось до неудобного заметным, прежде всего: молодость и красота лежащих на полу останков. Если бы не кровоподтеки на шее, отливающие оттенками бордового и темно-синего цветов, девушка выглядела бы словно жертва болезни, а не убийства. Спокойное, фарфоровое лицо, закрытые глаза, рассыпавшиеся по полу черные волосы, элегантное коричневое пальтишко.
Лопес вынул из своего чемоданчика нечто, похожее на небольшой моделистский пистолет для красок, и начал распылять какую-то субстанцию над шеей покойницы. Неожиданно Берут почувствовал себя совершенным желторотиком. Так уже хорошо лекции о дактилоскопии он не помнил. Можно ли снять отпечатки с тела? Похоже, что так, в очень немногих случаях, кажется, именно с помощью специальной эпоксидной смолы. Спросить было стыдно.
— Второе направление, это как раз данный дом смерти, — буркнул Лопес, наклоняясь над лицом жертвы, как будто желал начать ее реанимировать. — Я был здесь
Никто не отозвался. Все стояли в тишине, слушая шипение распылителя и урчание генератора. Они вздрогнули, когда рядом раздался громкий, пронзительный крик.
3
Фальк направился к двери, но Шацкий дал ему знак оставаться на месте. Кто-то должен был следить за техниками и надзирать за следствием. Он догадывался, кто кричал, и понимал, что говорить с родственниками Виктории — это его обязанность.
Он поглядел на труп, и ладони вспотели, вернулось воспоминание минувшей ночи. Он быстро сунул руки в карман, вытер их о подкладку. Бессмысленный жест, как будто бы кто-то издали мог увидеть, что у него вспотели ладони. С изумлением он отметил у себя поведение, типичное для преступников. Он всегда считал, что те люди слабые, малоинтеллигентные, чуть ли не недоделанные. Отсюда и все их истерические, нелогичные движения, которые толкали их прямиком в тюремные камеры; для обвинения они равнялись прямому признанию в вине.
И вот, пожалуйста, в конце концов, оказывается, что и он сам мало чем от них отличается.
Шацкий вышел из дома и прищурил глаза. Солнце, правда, из-за туч не вышло, но было ясно, отраженный от снега свет слепил глаза, за многие недели привыкшие к полумраку.
У ворот в снегу стояла на коленях Агнешка Сендровская, наклонившийся муж неуклюже обнимал ее, словно пытаясь поднять. Женщина глядела в сторону Шацкого не с болью, но с упреком. Он сделал несколько шагов в ее сторону, но потом до него дошло, что ее недвижный взгляд застыл не на нем, а в разваленном доме за его спиной.
— Невозможно, — произнесла она. — Это не могло произойти здесь. Это какое-то проклятие!.. Ведь он же мертв, в этом нет никакого смысла. Это не Вика, здесь, похоже, какая-то ошибка.
— Мне весьма жаль, — произнес Шацкий.
Только теперь женщина глянула на него, и на ее лице возникла гримаса отчаяния. До нее дошло, раз прокурор был внутри, непохоже, чтобы это было ошибкой.
— Вы знаете, что произошло? — глухим голосом спросил ее муж.
Шацкий знал, что тот пытается производить впечатление более сильного мужчины, только в его глазах была беспокоящая пустота человека, готового покончить с собой. Он увидел это и понял, что Виктория вовсе не должна быть последней жертвой. Это было страшное осознание, супруг пошатнулся и чуть ли не встал на колени рядом с Сендровской. Он схватился за искривленный металлический столбик, оставшийся от ограды.
Прокурор подумал, что связь отца с приемным ребенком может быть даже сильнее, чем у матери. Материнство выковывается с нулевой даты, когда измученная сексом пара падает на подушку. И эта связь очень биологическая, древнейшая, несколько паразитическая, записанная кровью, для мужчин недоступная — и в связи с этим исключительная и таинственная. Для отца, в свою очередь, любой ребенок по-своему приемный, чужой. Независимо от того, видел ли он, как жена выпихивает из себя создание, которое, в соответствии с декларациями любимой женщины, содержит немножко и его генов, либо же вышел из детского дома, держа маленькую девочку за руку, он обязан приложить усилия, чтобы это чужое существо полюбить.