Ящик Пандоры
Шрифт:
Любовь к вам, кума, привела меня в мафию, на воровскую сходку — они проводятся сейчас всюду — и на воле, и в лагерных зонах — по причине прошедшей денежной реформы и жуткой инфляции. Там я и калякал по затронутому вопросу с людьми. Никто, в Московии об этом деле слыхом не слыхивал, значит, дело не наше, искать мальчика Иннокентия надо не в воровской среде, а в кооперативной или номенклатурной, чем я сейчас и занят.
Попутно сообщаю, что в столице развила бурную деятельность группа «Зорро». Это народные мстители, люди, обиженные системой, посаженные в лагеря по сфабрикованным делам и теперь освободившиеся. У них лозунг: «Грабь награбленное!». (Но это меня не колышет, пишу для вашего общего развития.)
Если что надыбаю по мальчишке, свяжусь. Остаюсь с разбитым сердцем, всегда ваш, Пташка Божья.
P. S.
* * *
Моисеев бесцельно переставлял в кабинете криминалистики стулья, сдувал несуществующие пылинки с папок, выдвигал и снова задвигал ящики стола. Подошел к витрине с оружием, ударил ладонью по стеклу и испугался — не разбил ли. Побежал, прихрамывая и опираясь на палку, к столу, взял лист бумаги и стал быстро писать. Скомкал бумагу, бросил в мусорную корзинку, взял другой лист и вставил его в пишущую машинку. Настукал первую фразу, выдернул лист и отправил его вслед за первым. Заметил, что к краю корзинки, как маленькая гирляндочка на елке, прицепился обрывок магнитофонной пленки. Он уже было протянул руку — выбросить. Но скорее по привычке, чем преднамеренно, достал пинцет и осторожно, за кончик, снял с корзинки узкую ленточку и положил перед собой на чистый лист бумаги. Как ни был он расстроен всем происшедшим и происходящим, он нашел в себе силы удивиться: как сохранился этот кусочек пленки, если последний раз он работал с записью, сделанной на старой ссохшейся пленке более недели назад? Моисеев уже несколько лет пользовался для переписывания и компановки текста двухкассетником и склеивал пленку только в том случае, когда она оказывалась оборванной. Он переворачивал трепещущую полоску, аккуратно обрезанную с обеих сторон, как будто мог таким образом догадаться, что там было записано. И вдруг понял пленку резал кто-то другой, а не он. Он всегда отрезал пленку в нужном месте под острым углом. Края пленки были срезаны под прямым углом и подмяты на микроскопическую долю миллиметра.
Моисеев подошел к шкафу — взять специальный флюид и другие приспособления для склеивания магнитофонных пленок. Пузырек был почти пуст. Он прекрасно помнил, что открыл новый совсем недавно и не успел использовать и четверти его содержимого. Значит, кто-то в его отсутствие резал и клеил пленку в его кабинете. Обычно без разрешения заместителя прокурора по кадрам Амелина или прокурора-криминалиста Моисеева никто не входил в кабинет криминалистики и тем более не открывал шкафы. Запасная связка ключей от двери и шкафов хранилась у Амелина, которую тот скрупулезно охранял и выдавал только под расписку. Двухкассетный же магнитофон хранился в сейфе, как и остальные наиболее ценные предметы, а код от замка знал только он сам, прокурор-криминалист Моисеев.
Семен Семенович дернулся было к двери — узнать у Амелина, кто работал в его кабинете, но тут же передумал и начал делать свою работу, мгновенно отключившись от среды, окружающей его кабинет: по всем правилам снял с пузырька из-под клея хорошо сохранившиеся отпечатки трех пальцев левой руки и с пластмассовой пробки с кисточкой — двух пальцев правой. Значит, правша. Ничего не стоящая информация — насколько Моисееву было известно, в Мосгорпрокуратуре не было ни одного левши.
Затем он вклеил в чистую пленку найденный кусок, нажал кнопку «PLAY» и услышал два голоса — мужской и женский. Он прослушал запись несколько раз, хотя звучала она полной бессмыслицей и как будто бы не представляла никакого интереса с точки зрения криминальной юриспруденции.
«— ...пожилой, Питер, звонит из телефонной будки возле кладбища машин Джеймсу, молодому, которого Берт Рейнолдс играет...
— Наоборот, это Джеймс звонит.
— Вот видишь, а говоришь — не помнишь. И о чем они говорили?
— Они разрабатывали план очередного убийства. Кажется, начальника полиции.
— Это я поняла, Саша! Конкретно — что они сказали?»
Моисеев снова и снова перематывал пленку и снова слушал, его старое сердце бултыхалось в груди, как износившийся мотор автомобиля, и он впервые в своей криминалистической практике не знал,
* * *
Следователь Мосгорпрокуратуры Галактион Бабаянц расследует уголовное дело по почтовому ящику, где директором видный ученый по новым видам оружия генерал-лейтенант Сухов. В столовой прокуратуры Бабаянц сообщает об этом следователю той же прокуратуры Александру Турецкому, называя это дело «вонючим», а потом они начинают обсуждать другое дело — возбужденное по факту смерти Татьяны Бардиной, и Бабаянц обещает дать по этому другому делу дополнительную информацию, он считает, что в нем замешаны высокие чины из нашей прокуратуры. И вообще он уверен, что это убийство — он имеет в виду убийство Татьяны Бардиной. Следователь Гарольд Чуркин подслушивает этот разговор, сначала в очереди в кассу, а потом — сидя за столом рядом с Бабаянцем. Он не предполагает, что следователи Бабаянц и Турецкий сменили тему беседы.
Бабаянцу еще неизвестно, что ученый Сухов накануне этого разговора был убит.
Чуркин, тупой и амбициозный лгун, сообщает своим хозяевам о подслушанном разговоре, он шестерка в цепочке преступников, тех, кто украл секреты и убил Сухова, он хочет выслужиться, он с подкожным удовольствием преувеличивает опасность Бабаянца. Бабаянца надо срочно изолировать от Турецкого, надо выпытать, что ему известно по делу Сухова. Его обманом завлекают в квартиру Капитонова, дают читать какие-то ничего не значащие бумаги — он оставляет там свои очки. Потом его везут на эту фабрику смерти, он умирает под пытками.
* * *
Несмотря на сугубую секретность информации, вести о гибели Бабаянца и Турецкого, а также о готовившемся покушении на столичного прокурора распространились по горпрокуратуре с мистической быстротой.
Сначала Семена Семеновича вызвали в кадры и прямо оттуда — в следственное управление. Моисеев держался несвойственно бодро и также бодро отвечал на вопросы, но через четверть часа он бы уже не мог сказать, о чем, собственно, шла речь. Не успел он вернуться в свой кабинет, как его зазвали в УСО (уголовно-судебный отдел) — просто поболтать. Он довольно грубо (что также было не характерно для тихого криминалиста) отшил «усошников», а на последовавший за этим вызов в ГСО (гражданско-судебный отдел) просто не пошел.
Между этой беготней по коридорам и этажам его одолевали телефонные звонки и личные визиты, сначала он очень вежливо объяснял, что следствие еще только начинается, потом перестал снимать трубку и заперся на ключ.
Но главная его мука состояла в том, что надо было еще и работать — срочно оформить дело об убийстве Бабаянца. Дела как такового, собственно, еще не было. Были лишь контуры. Разве все эти разрозненные бумаги — нечеткая копия протокола осмотра места происшествия, акт вскрытия трупа и два-три корявых объяснения сотрудников милиции — дело? Моисеев отстучал на машинке постановление о возбуждении следственного дела, составил два запроса: один в МУР, другой в областную прокуратуру, которая проводила неотложные мероприятия по горячим следам,— и решив, что занимается этим делом совершенно не с того конца, набрал номер телефона Чуркина.
— Гарольд Олегович, зайдите ко мне, пожалуйста, и захватите магнитофонную запись... вы знаете, о какой записи я говорю. Беседы следователей Турецкого и Бабянца...
— Отдать вам эту пленку, Семен Семеныч, я не могу, при всем к вам моем уважении,— произнес Чуркин, стоя в дверях кабинета криминалистики,— ну, разве что переписать, и то с разрешения Сергея Сергеича Амелина. Не вам рассказывать, какой это важный вещдок!
Моисеев встал со стула и, держа свою палку наперевес, пошел на Чуркина.