Яшмовая трость
Шрифт:
В это мгновение я почувствовал близость несчастья. Г-н де Ровиль, без сомнения, хотел, чтобы эти две вытянутые им карты решили его судьбу. Правда, я был эгоистичным и тщеславным, но я не был злым. Я жалел о том, что помогал г-же де Бюрсэ в ее тактике, истинного смысла которой г-н де Ровиль не угадал. Не было ли моей обязанностью рассеять его заблуждения? Почему бы мне не сознаться ему в том, что я отнюдь не влюблен в г-жу де Бюрсэ? Кто знает, быть может, одного моего слова было достаточно, чтобы вернуть ему надежду, успокоить его, но мне было нелегко сказать это слово. Мое тщеславие противилось этому. Я был только молодым человеком, а г-на де Ровиля его года и положение делали человеком почтенным. Не рисковал ли мой поступок показаться ему смешным и дерзким? И однако же, этот взор, исполненный отчаяния, эти дрожащие руки, этот потерянный вид —
В Париже я узнал о смерти г-на де Ровиля. В газетах сообщалось, что его тело нашли в какой-то маленькой бухточке на провансальском побережье. Г-н де Ровиль, без сомнения, свалился со скалистого обрыва, где он гулял. Несчастный случай? Самоубийство? Журналы воздерживались от комментариев. Для меня же было несомненным, что г-н де Ровиль, обезумев от любви и ревности, покончил с собой, и ни г-жа де Бюрсэ, ни я не были вполне непричастны к его смерти... И с тех пор я понял, что вещи, которые мы часто считаем безобидными, способны вести к тяжким, даже смертельным последствиям, потому что в жизни нет ничего, что бы не могло вызвать самые неожиданные и ужасные потрясения, — и если мне случается иногда плохо думать о женщинах, то поверьте мне, это не потому чтобы я многим лучше думал о себе...
ВО ВРЕМЯ БРИДЖА
Под действием коммутатора четыре электрические свечи, стоявшие на двух карточных столах, зажглись одновременно. Тотчас разговоры прекратились. Игроки с увлечением устремились к зеленому сукну и заняли места для безмолвного боя, к которому их пригласила г-жа де Гири. Молчание, предвестник «партии», уже сменило воодушевление голосов, которые за минуту до того весело скрещивались в вопросах и ответах. Внезапная серьезность наполнила изящную гостиную, где после обеда, на который г-жа де Гири приглашала раз в неделю немногих избранных друзей, она любила слушать до конца вечера оживленную беседу в дыму восточных папирос или даже сигар хорошей марки. Но на этот раз, в виде исключения, г-жа де Гири предложила сыграть в карты. Такое отступление от правил было вызвано присутствием в Париже ее старого друга, г-на Лекре, который получил отпуск из своего далекого посольства и в качестве дипломата старого закала был большим любителем бриджа пред лицом предвечного... В честь г-на Лекре г-жа де Гири на один вечер восстановила таинственное назначение двух столиков маркетри, гордо, казалось, выставлявших напоказ свои площадки тонкого сукна.
Усевшись глубоко в кресле, с сигарой во рту, Пьер де Вернон утешал себя как умел, терпя это новшество, хотя из-за него он лишался удовольствия, которое доставлял ему всегда разговор г-жи де Гири. Правда, в этот вечер ему не суждено насладиться, слушая, как она говорит о своих ближних с той смесью проницательности и фантазии, которая составляла главную прелесть ее беседы. Но по счастью, можно вознаградить себя созерцанием ее. Далее, Пьер де Вернон не мог не признать, что благодаря присутствию г-на посланника обед был особенно тщательно приготовлен. Кроме того, гостиная г-жи де Гири, даже когда там играют в бридж, всегда место, приятное для глаз.
Таким образом, Пьер де Вернон собирался со вкусом докурить свою сигару и лишний раз поразмыслить о сходстве, подмеченном им, между г-жою де Гири и эскизом Фрагонара, висевшим на стене и изображавшим очаровательную одалиску, усаженную на диван рядом с толстым турком в тюрбане. Нет сомнения, г-жа де Гири в своей предшествующей жизни позировала творцу этой столь игриво ориентальной сцены, живого повторения которой г-н де Вернон очень хотел бы для себя! В то время как он начал уже погружаться в эти мечты, голос, говоривший ему на ухо, заставил его встрепенуться:
— Итак, мой бедненький господин де Вернон, вы тоже не играете в бридж? Тем хуже для вас, мой милый, вам придется занимать старую даму, на которую вы обыкновенно вовсе не обращаете внимания.
Пьер де Вернон повернул голову. Из глубины своего обитого подушками кресла г-жа д'Альбан смотрела на него в лорнет. Г-жа д'Альбан была маленькой старушкой, сморщенной и веселой, с совершенно розовым лицом под совершенно седыми волосами. Будучи дальней родственницей г-жи де Гири, она служила ей дуэньей со времени ее развода с мужем. Пьер де Вернон сбросил ногтем пепел своей сигары.
— Как вы несправедливы, милая госпожа д'Альбан! Я
Г-жа д'Альбан рассмеялась мелким заглушённым смехом.
— Вы правы, господин де Вернон, я это сказала только для того, чтобы вас подразнить. Ну, так как же обстоят ваши дела с моей племянницей? Все в том же положении? Что поделаешь! Я сильно опасаюсь, что бедная девочка побаивается снова отдать свое сердце... и руку. Ее первый опыт слегка напугал ее. А между тем я ей всячески расхваливаю ваши достоинства. Но скажите мне, как могло случиться, что такой безукоризненный молодой человек, как вы, не играет в бридж? Вы видите теперь последствия вашей необразованности!
И г-жа д'Альбан ручкой своего лорнета показала на толстого г-на Лемарне, сидевшего за столиком г-жи де Гири и созерцавшего ее в экстазе. Пьер де Вернон сделал гримасу: он терпеть не мог г-на Лемарне, который, чванясь своими миллионами, упорно и тупо ухаживал за г-жой де Гири. Г-жа д'Альбан продолжала:
— Итак, мой милый Вернон, вы не знаете ни одной карточной игры?
Пьер де Вернон выразил жестом сожаление.
— Послушайте, дорогая госпожа д'Альбан, я вам признаюсь. Я знаю одну карточную игру, только вот беда, это совсем особенная игра, для которой я не нахожу партнеров. Хотите, пройдемте в маленький салон, и я вам расскажу об этом; там у меня не будет перед глазами этого дурака Лемарне, который бесит меня своим блаженным видом.
Расположившись в маленьком салоне против г-жи д'Альбан, Пьер де Вернон закурил сигару и начал так:
— Первая половина моей истории относится к случаю, происшедшему лет пять-шесть тому назад. Я жил во Флоренции у моих друзей де Рюо, которые сняли в Беллосгвардо очаровательную виллу, чтобы провести там осень, столь прекрасную обычно в Тоскане. Вилла была окружена прелестным садом, откуда открывался великолепный вид на Флоренцию; к сожалению только, в течение всего моего пребывания на Флоренцию, на сад и на виллу не переставали изливаться потоки воды. Вы знаете, что такое итальянский дождь. Нет возможности среди этого потопа высунуть нос наружу. Несмотря на то что мы хорошо себя чувствовали в нашем обществе, дни все же казались нам долгими, так что однажды перед обедом кто-то из нас посоветовал развлечься картами. Предложение это меня несколько смутило, и мне была неприятна мысль, что я должен буду обмануть возлагаемые на меня ожидания, когда вдруг я вспомнил, что я, пожалуй, способен составить компанию в безик. Мои друзья, быть может, предпочли бы бридж или покер, но безик тоже имеет свою прелесть, и вскоре я оказался с картами в руках визави милой девицы де Рюо, которую вы знали и которая умерла так печально вследствие несчастного случая с автомобилем. Еще сейчас, говоря о ней, я вижу перед собой ее красивое лицо, как вижу удивление, на нем изобразившееся, когда она заметила, что между ее манерой и моею играть в безик не было ничего общего. Очевидно, здесь было какое-то недоразумение. Где я мог научиться тем странным правилам игры, которые пытался применить? Девица де Рюо попросила меня объяснить и пролить свет на эту тайну.
Она очень проста, и я вам ее открою, как открыл ее девице де Рюо. Надо вам сказать, дорогая госпожа д'Альбан, что, более счастливый, чем многие другие дети, я хорошо знал мою прабабку. Причина этому та, что милейшая старушка умерла, почти достигнув ста лет. Она жила в маленьком провинциальном городке, куда меня в детстве возили каждый год на август и сентябрь месяцы. Так продолжалось до смерти моей прабабки. Мне было лет двенадцать, когда это случилось, так что я очень хорошо помню мою почтенную прародительницу. Она была замечательной особой. Несмотря на свои девяносто лет, она не страдала, как говорится, никакими немощами. Она передвигалась, опираясь на палку, но все же передвигалась; читала, вооружившись большими очками, но все же читала; говорила беззубым ртом, но все же говорила. Она была известна всему городу как прекрасный пример долголетия, и я разделял общее восхищение, которое она вызывала. Я с уважением и любопытством смотрел на ее пергаментное лицо, на ее прическу из накладных волос под каким-то особенным чепцом с лентами, на ее костлявые руки, до половины прикрытые черными митенками и быстро вынимавшие футляр с очками или табакерку со дна шелкового в цветах мешочка, эти руки, еще способные бросать жетоны на сукно и тасовать карты.