Ят
Шрифт:
– Может быть, так появилась и наша Ярмарка? – задумчиво произнёс Гид.
– А что там, на другой Ярмарке? – спросил я.
– Увидите… попозже. Это не так просто.
Гид замолчал. Я тоже. А Том молчал уже давно, потому что обдумывал какие-то свои мысли.
Так, в задумчивости и молчании, мы и проделали оставшийся путь от Озёр Печали до ворот Госпиталя.
Глава 31. В госпитале
Госпиталь располагался в живописном месте, в каких обычно и должны располагаться подобного типа
Пациенты выздоравливали от одного вида из окна. А если приплюсовать сюда ещё и доооллллгииииееее прогулки, то выздоровление шло очень быстро.
Мы подошли к воротам госпиталя в тот момент, когда оттуда выезжали опломбированные болтающимися на дверях пломбами серебристо-белые изотермические автофургоны. За рулём сидели водители в респираторах, а рядом – в респираторах же – охранники, с суровым видом сжимающие за цевьё левой рукой поставленные между ног автоматы.
– Боль повезли, – пояснил наш сопровождающий, присланный главврачом после звонка Гида. – Она уложена в герметически запаянные контейнеры, чтобы не испарялась, не распространялась, не возвращалась в мир.
– И куда её? – спросил Том, провожая взглядом фургоны, гружёные болью.
– В морской порт. Потом перегружают на суда, отвезут далеко в море, а там затопят.
– А на туда не перегружают? – спросил Том.
– Да, только туда, оттуда не возвращают.
– Ага, – пробормотал Том.
– Лучше, конечно, сжигать… – прибавил врач мечтательно. – Но может разлететься… обратно.
– Откуда вы знаете? – удивился Том.
– Это все знают, – повторил врач когда-то слышанное нами. Но мы-то не слышали, что он знают!
Мы шли по территории Госпиталя и встречали удивлёнными взглядами удивительные вывески. Конечно, мы, как воспитанные люди, не тыкали в них пальцами, не кричали: «Ты гля, какая штука!» – а удивлялись молча. Но, может, лично мне они казались удивительными? Я же вижу не так хорошо, особенно вдаль. Но читалось интересно: «Психохирургический корпус», «Психируконогический корпус», «Террапевческий корпус» – этот я увидел чётко, ещё и удивился: «Пение Земли?» – мы прошли рядом с ним, а вот «Полликлоника» или даже «Полей клоника» я не разобрал, а спрашивать почему-то постеснялся, что для меня в общем-то и нехаракиритериториально.
Висели стрелочки-указалите: «Околологические исследования», «Гостеастероидоскопия», «Некрохоругвия», «Оторвилярвиногия».
Да, Госпиталь распростирался намного обширнее, чем представлялось на первый взгляд.
Главврача мы застали в кабинете, во время бурного телефонного разговора:
– Буйство фантазии? Очень хорошо! Прекрасно! – радовался он. – Один случай на миллион! Нет-нет, ничего не предпринимайте, никакого самодеятельного предпринимательства. Никаких холодных компрессов, компромиссов, стрессов. Никакого душа, никакого удушения! Я распоряжусь: бригада сейчас выедет, –
– Нам повезло! – он нажимал кнопки на селекторе. – Буйство фантазии! Срочно на выезд! – Он назвал адрес и выдал ещё несколько распоряжений. – Редчайший случай! На моей практике – впервые! Я встречитал о нём только в литературных истошниках!
Он мечтательно прикрыл глаза:
– Придётся повозиться! Но как же это интересно! Надо бы поехать самому, но – обход!
К такому врачу я сразу почувствовал доверие.
Он откинулся на спинку кресла и негромко пропел:
– Гипоталамус игитур!..
– Гиппопотамус… – пробубнил Том себе под нос. Я шикнул на него – тоже очень тихо, а громко сказал:
– Скажите, можно нам немножко ознакомиться с вашим Госпиталем, до обследования моего друга?
– Я возьму вас с собой, сейчас плановый обход, – согласился главный врач, – вы мне не помешаете.
– Да, скажите, а как с эпидемией дурных примеров?
– Эпидемия идёт на убыль, – серьёзно кивнул он. – Причём сама, заметьте, сама! А всё профилактика!
– А в чём же дело? Мы за всё время пребывания ни одного дурного примера не встретили.
Он покачал головой:
– Вам жутко повезло. Дурные примеры обладают большой заразительной силой. Кстати, вам нужно срочно сделать прививки!
– А у нас иммунитет, – спокойно ответил Том.
– А-а-а… у вас твёрдая точка зрения? – обрадовался главврач. Он пощупал у меня и Тома где-то за ушами и у висков, поводил пальцами перед глазами и успокоился: – Да, вам эпидемия не грозит. Тогда пойдёмте, посмотрите.
– Чего это он? – шёпотом спросил Том, едва врач прошёл вперёд и мы локально остались одни, двигаясь следом.
– Проверял прочность точки зрения, – пояснил Гид.
– А как же панталыко?
– Ну, это встроенное, а то – портативное, носимое. От той легче отказаться.
«Действительно, – подумал я, – сойди с плетёнки – и ты без точки зрения».
Мы надели белые халаты, белые шапочки и стали похожи если не на настоящих врачей, то на врачей-практикантов – наверняканто.
У двери первой палаты, куда мы зашли, висела табличка: «Болезненные самолюбия». Это обещало многое: я давно хотел… но мы уже вошли, и моё желание осталось за дверью.
Палата выглядела большой, но казалась тесной. Она была переполностью заставлена кроватями и соединённой с ними аппаратурой. Видимо, к размещёнию больных здесь применяли старинные подходы, которые установили между кроватями и аппаратурой. В стиле барокко.
К каждому самолюбию применялся особый метод лечения – судя по разнообразному виду приборов.
Первым нам бросилась в глаза – к счастью, в переносном смысле – гора на гровати, то есть кора на кровати, то есть кора на гровати, тьфу! – гора на кровати. Горой лежало гипертрофированное, раздутое самолюбие, с которого что-то беспрерывно капало – не то сало, не то мало, не то само, не то любие. Абсолюбно не то.