Шрифт:
Мой отец мечтал что в один прекрасный день люди земли будут соединены друг с другом через блочную сеть компьютеров, размером с холодильник, похожих на те, над которыми он работал в IBM. Ему представлялись семьи будущего, собравшиеся перед их гигантскими терминалами, которые заказывают продукты и заполняют налоговые декларации в уюте собственного дома. Человек мог бы сочинять музыку, проектировать скворечники, и что-нибудь ещё… ещё лучше. "Человек мог бы… он мог бы… "
Предсказывая эту утопию он постепенно доходил до момента, когда нужных слов уже не хватало. Его глаза расширялись и блестели от мыслей об этом неописуемом чём-нибудь ещё. "Я имею ввиду, Боже мой," — причитал он — "только подумайте об этом!"
Мои сёстры и
Где-то в глубине моего подсознания есть смутное воспоминание как я стоял в какой-то очереди держа перфокарту. Я помню эту дешёвую, слегка больничную ауру, исходившую от неё, и вспоминаю как мне казалось что компьютеры никогда не станут более продвинутыми. Считайте меня наивным, но я похоже недооценил всеобщее желание сидеть на неудобном офисном стуле и пялиться в экран до тех пор пока глаза не сойдутся в точку. Мой отец это предвидел, но такое будущее настигло меня врасплох. В моей школе не было компьютеров, и в течение первых двух лет моих попыток учиться в колледже, люди всё ещё считали на пальцах рук и снимали ботинки когда счёт превышал десять. И на самом деле, я не сталкивался с компьютерами до середины 80-х.
По какой-то причине я был знаком с множеством графических дизайнеров, чьи дома и офисы приятно пахли липучкой из пульверизатора. Полы их комнат всегда украшал коллаж из обрезков бумаги, и мухи, прилипшие к убийственным просторам их столов, взывали о помощи, призывно махая крыльями. Я мог всегда положиться на этих друзей и одолжить липучку всех марок и сортов, но однажды, как по мановению ока, их ленты скотча и жидкие клеи исчезли, будучи замененными на компьютеры не обладающие ни каким запахом и на упругие подушечки для мышек. У них больше не было ничего, из того что я хотел бы одолжить, и так я с ними расстался, присоединившись к группе машинописцев, которые в итоге тоже меня предали.
Благодаря тому, что у меня совершенно отсутствовали навыки офисного труда, мне удалось легко избежать прямого контакта с новой техникой. Косвенный контакт тоже был достаточно неприятен. Я всё ещё жил в Чикаго, когда мне стали присылать ужасные рождественские рекламки, которые выглядели как таблоиды и годовые отчёты. Программы для работы с документами кому-то доставляли явное удовольствие. Но к сожалению это не прибавило удовольствия в прочтении, что особенно наглядно отражалось в примерах листовок таких как Трибуна Семейной Хроники и А Что Новенького у Смитов!
Друзья, которые до этого не проявляли садистских наклонностей, начали присылать мне письма, напоминающие меню китайских забегаловок и Свитки Мёртвого Моря. У каждого из друзей был фонт, и мне сказали что мне тоже нужно им обзавестись. Авторы этих посланий были заражены энтузиазмом сродни тех людей, которые приходят на вечеринки бравируя новомодными видеокамерами, и прямо намекающие что после десерта всем неплохо было бы сесть перед телевизором и посмотреть на запись сегодняшнего вечера. Мы, обычные люди мира, внезапно получили доступ к средствам творения, но мне всё равно не понятно в чём же прелесть этого. Докучливая писанина остаётся докучливой писаниной, как её не обрамляй; и существует хорошая причина по которой обычных людей не надо показывать по телевизору: они скучны.
В начале 90-х годов я жил в Нью-Йорке и работал на компанию по уборке квартир. Моя работа научила меня тому, что несмотря на их воспеваемые достоинства, компьютеры до болей в пятой точке неудобно чистить. Их шершавая поверхность магнитом притягивает пыль и грязь, и можно даже не пытаться вычистить промежутки между клавишами. Несколько раз я случайно нажимал на кнопки и отскакивал в ужасе, когда вместо чёрного экрана вдруг появлялись разноцветные тропические рыбки или летающие утюги. Одинаково неприятно было видеть как люди используют наклонный верх монитора, размещая на нём семейные фотографии и толпы статуэток из пластика и плюша, которые немедленно хором падали на пол в тот момент, когда я начинал протирать экран. И как всегда не было ни одной свободной розетки для пылесоса, так как всюду торчали штепсели компьютерного семейства. Провода беспорядочно стелились по полу и каждый из приборов злобно следил за мной мигающим красным глазом, телепатируя сигнал о том что их надо оставить в покое. Я с удовольствием им подчинялся, что привело к потоку жалоб.
По причине моей общей аллергии на приборы и нескольких затяжных и громких криков в людных местах, меня стали обзывать технофобом, что на шкале моих ругательств сильно не котировалось. Окончание 'фоб' занимает достойное место, когда его используют по назначению, но с недавних пор оно потеряло изначальную силу из-за помпезной настойчивости на том что отторжение скорее основано на страхе, а не на ненависти. И должное уже не воздаётся за различие между этими двумя очень разными эмоциями. Я боюсь змей.
Я ненавижу компьютеры. И я окопался в своей ненависти, лелея её ежедневно, мне с ней хорошо, и никакой анонимный клуб не изменит моего мнения. Я ненавижу компьютеры за появление их отдельной колонки в газете New York Times и за удлинение рекламных роликов на упоминание адреса на сети. Кому, извините, надо узнать побольше о компании Procter & Gamble? Просто купи себе зубную пасту или стиральный порошок, и живи себе спокойно. Я ненавижу их за создание слова org и я ненавижу их за электронную почту, которая не является настоящей почтой, а скорее версией бесцельных записочек, которыми мы обменивались на уроках. Я ненавижу компьютеры за то что ими заменили каталоги на карточках в Нью-Йоркской публичной библиотеке и я ненавижу их за вторжение в кинофильмы. Я говорю не о вкладе в мир спецэффектов. Я не имею ничего против хорошо вырисованного мутанта или полнометражного вторжения инопланетян — это хорошая техника. Я говорю об их физическом присутствии в любом современном фильме. Они как лошади в вестернах: не играют первых ролей, но у каждого они имеются. Каждый новый утомительный триллер включает сцену в которой главный герой, за которым гонятся враги, рвётся к своему рабочему столу в отчаянной гонке против времени. Музыка нарастает и капли пота дождём падают на клавиатуру, а он сидит за своим лаптопом, фанатично выстукивая решение проблемы. Было бы совсем по-другому, если бы он пытался остановить проезжающую машину или же вызвать помощь по телефону, но печатанье текста само по себе не является подходящим занятием в самый пик драматического сюжета.
Я ненавижу компьютеры по множеству причин, но презираю их в основном за то что они причинили моей подруге — пишущей машинке. В демократическом обществе, казалось бы, нашлось бы место и для обоих, но компьютеры не намерены успокаиваться до тех пор пока я не начну делать чернильную ленту из старых футболок и варить в ванной забеливатель текста. Их цель — загнать Ундервуд в один ряд с пером и чернильницей в музей антикварных писательских приспособлений. Они рвутся к власти, и их необходимо остановить.
Когда мне говорят что я похож на человека который до сих пор лелеет свои виниловые пластинки, я отвечаю: «у вас сохранились пластинки? Где??» Но на самом деле я не собираю пластинки, просто чувствую как важно выразить солидарность с теми из-под кого выдернули ковёр. Мне не важен подсчёт слов или возможность перестановки абзацев нажатием одной кнопки, мне не нужен компьютер. В отличие от лёгкой дроби, которую выстукивают пальцы на клавиатуре компьютера, щелчки и удары пишущей машинки предполагают что строится что-то серьёзное. И в конце мизерного дня, вместо того чтобы скорбить по виртуальной пустоте, я всегда могу посмотреть в мусорную корзину на скомканные листы бумаги и сказать себе что даже если я провалился, то захватил с собой несколько деревьев.