Язвительный
Шрифт:
– И только?
– Да, только-с. Других указаний нет. Мужики все запираются.
– Вы допрашивали кого-нибудь?
– Делал дознание.
– И ничего не узнали?
– Ничего пока.
Вошел староста и остановился у порога.
– Что скажешь, Лукьян Митрич?
– спросил я.
– К твоей милости.
– То-то, почто к моей милости?
– Мужики собрались.
– Кто ж тебе приказывал их собирать?
– Сами собрались; хотят с тобой гуторить.
– Где ж они?
–
Староста указал на окно. Против окна стояла огромная толпа крестьян. Были и старики, и молодые, и середовые мужики; все стояли смирно, в шапках, у некоторых были палки.
– Ого! сколько их, - сказал я, сохраняя все возможное спокойствие.
– Вся отчина, - заметил староста.
– Ну поди, Митрич, скажи им, что сейчас оденусь и выйду.
Староста ушел.
– Не ходите!
– сказал мне становой.
– Отчего?
– Долго ль до греха.
– Ну, уж теперь поздно. Избяная дверь не спасет: если пришли недаром, так и в избе найдут.
Надел я шубу и вместе с исправником и с становым вышел на крылечко. Толпа зашаталась, шапки понемногу стали скидываться с голов, но нехотя, не разом, и несколько человек в задних рядах вовсе не скинули шапок.
– Здравствуйте, ребятушки!
– сказал я, сняв шапку. Мужики поклонились и прогудели: "Доброго здоровья!"
– Накройтесь, ребята; холодно.
– Ничего, - опять прогудели мужики, и остальные шапки с голов исчезли.
– Пожалуйста, покройтесь.
– Мы и так постоим.
– Наше дело привычное.
– Ну так я вам велю накрыться.
– Велишь, такое дело.
Один-два мужика надели шапки, за ними надели и остальные.
Успокоился я. Вижу, что не ошибся, не взяв команды.
У самого крыльца стояли сани парой, и на них сидел Николай Данилов, с ногами, забитыми в березовую колодку. Он в черной свите, подпоясан веревкой и на голове меховая шапка. На вид ему лет тридцать пять, волосы темнорусые, борода клинушком, взгляд тревожный и робкий. Вообще лицо выражает какую-то задавленность, но спокойно и довольно благообразно, несмотря на разбитую губу и ссадину на левой скуле. Он сидит без движения и смотрит то на меня, то на толпу.
– Что же вам, ребята, от меня желается?
– спросил я сходку.
– Это ты будешь от губернатора-то?
– спросил меня середовой мужик из переднего ряда.
– Я.
– Ты чиновник?
– Чиновник.
– Губернаторский?
– Да.
– Ну-к мы с тобой хотим побалакать.
– Извольте. Я вот слушаю.
– Нет, ты сойди оттолева, с крыльца-то. Мы с тобой с одним хотим погуторить.
Я не задумываясь вошел в толпу, которая развернулась, приняла меня в свои недра и тотчас же опять замкнулась, отрезав меня, таким образом, от исправника и станового.
Середовой мужик, пригласивший меня сойти, стоял передо мною.
– Ну о чем будем говорить?
– спросил я.
– Мы потому тебя сюда и истребовали, что ты наш, тутошний, притоманный.
– О чем же хотели говорить?
– Да вот по этому делу-то.
Послышалось несколько вздохов со всех сторон.
– Зачем вы выгнали управителя?
– Он сам уехал.
– Еще бы! как вы его мало что не убили.
Молчат.
– Что теперь будет то?
– Вот то-то мы тебя и потребовали, чтоб ты нам рассказал: что нам будет?
– Каторга будет.
– За управителя-то?
– Да, за управителя; за поджог; за бунт: за все разом.
– Бунта никакого не было, - проговорил кто-то.
– Да это что, ребята! отпираться теперь нечего, - сказал я.
– Дела налицо; сами за себя говорят. Будете запираться, пойдут допросы да переспросы, разовретесь и все перепутаетесь. А вы б подумали, нельзя ли как этому делу поумней пособить.
– Это точно, - буркнули опять несколько голосов.
– То-то и есть. А теперь прощайте! Говорить нам, стало, уж не о чем.
Я тронул рукою одного мужика, он посторонился, а за ним и другие дали мне дорогу.
7
Начались допросы. Первого стали спрашивать Николая Данилова. Перед допросом я велел снять с него колодку. Он сел на лавку и равнодушно смотрел, как расклиняли колодку, а потом так же равнодушно встал и подошел к столу.
– Что, дядя Николай! Экое дело вы над собой сделали!
– сказал я арестанту.
Николай Данилов утер рукавом нос и ни слова не ответил.
– Что ж ты за себя скажешь?
– Что говорить-то? Нечего говорить, - произнес он с сильным дрожанием в голосе.
– Да говори, брат: как дело было?
– Я ведь этого дела не знаю и ни в чем тут не причинен.
– Ну расскажи, что знаешь.
– Я только всего и знаю, что с самим со мной было.
– Ну, что с тобой было?
– Озорничал надо мной управитель.
– Как же он озорничал?
– Да как ему хотелось.
– Бил, что ль?
– Нет, бить не бил, а так... донимал очень.
– Что ж он над тобой делал?
– Срамил меня несносно.
– Как же так срамил он тебя?
– Он ведь на это документчик у нас.
– Да ты говори, Николай, толком, а то я и отступлюсь от тебя, - сказал я, махнув рукой.
Николай подумал, постоял и сказал:
– Позвольте сесть. У меня ноги болят от колодки.
– Садись, - сказал я и велел подать обвиняемому скамейку.
– Просился я в работу, - начал Николай Данилов, - просился со всеми ребятами еще осенью; ну он нас в те поры не пустил. А мне бесприменно надыть было сходить в Черниговскую губернию.