Язычник: Там еще есть надежда
Шрифт:
Вечеслав досадливо отмахнулся, и улёгшись, отвернулся к стене. Новость принесённая Добряшом отозвалась внутри неприятным ощущением. Хотя и было это странным. Буквально за несколько минут до этого переживал он о неминуемой из-за ливня, по словам ведьмака, задержке, и вдруг на тебе — перевернулось всё с ног на голову. И причиной тому была девушка с глубокими, серо-зелёными глазами, от которой безумно пахло луговыми цветами, и которую ему уже в жёны пророчили. Ну не пророчили, а как бы это сказать, желали этого. Эх, не промелькнуло мимо сердца происходящее, как хотелось, да и верилось с самого начала, а запало уже
19
Вечеслав так и пролежал, отвернувшись к стене, пока не стемнело, а буйный ливень за окном, судя по звукам, утихомирился, обратившись в унылый затяжной дождик. Добряш ещё раз заходил к ним, и решив, что Вечеслав спит, о чём-то долго разговаривал с ведьмаком едва различимым шёпотом. Ведьмак таким же шёпотом давал короткие, однозначные ответы, судя по которым Вечеслав сообразил, что Добряш о чём-то рассказывает его спутнику. Но никакого интереса о чём этот разговор у него не возникло ни на секунду, в другой плоскости находились его интересы и мысли. Сложно всё закрутилось, неразрешимым вихрем, и даже не одним. А что если и вправду жениться? Да уж, совсем крыша поехала. И к чему приведёт сей поступок?
Хм, ну можно пожить тут немного, а потом уйти, вроде как в дружину обратно, а там пусть ведьмак горькую весточку донесёт, что погиб, мол, в кровавой сече с любимым именем на устах.
Пошленько выходит. Нет уж, лучше и вправду уйти, и пусть останется Варенька нетронутой и чистой мечтой. Да, и не забыть ещё самому себе по роже настучать, как Отай этот, за то, что вообще мысли такие в голове роятся. Надо же, о Маше с Иришкой вторые сутки, если уже не третьи, и не вспомнил ни разу.
Но с другой стороны… разве искренние чувства не свя… тьфу ты, не светлы? Хм, а выходит-то и не понятно. Ненавидеть тоже можно искренне, а светлым чувством ненависть от этого не становится… Значит, и любовь одной искренностью не оправдаешь.
Не в силах справиться с этими бесконечными вихрями мыслей, Вечеслав попытался силой заставить себя уснуть, но, как и бывает в таких случаях, сон наоборот стал избегать его. И уже только заполночь, морально измождённый неразрешимыми желаниями и вопросами, он провалился в спасительную пустоту.
Что снилось ему в промежутке между полночью и предзоревым полусумраком, и снилось ли вообще, Вечеслав не знал, но последний сон на несколько секунд чётким оттиском застыл в его мозгу сразу после пробуждения. Наверное потому, что был этот сон из разряда повторяющихся время от времени, навеки связанный ассоциативным стальным тросом с единственным явлением в яви. В своём времени этим явлением был звон будильника. Несущаяся по улице пожарная машина с дурацким колокольцем вместо сирены, который истошно звенит…
Вечеслав проснулся, и сразу же подорвался, усевшись на краю полатей. Какое-то время он только недоумённо пялился вперёд себя, прислушиваясь к висящей в комнате тишине. Может просто сон, откуда ж здесь будильнику быть, вяло крутилось в мозгу, но не успев додумать эту мысль, он вздрогнул от раздавшегося вдруг резкого звона, и в тот же момент в комнату ввалился ведьмак.
— В било [*]великое клепают [*],
— Что случилось? — возбуждение невольно перекинулось на Вечеслава, несмотря на то, что из сна он не выбрался ещё и наполовину, продолжая витать в смутном мареве последнего сновидения.
— Да я ж откуда знаю. Просыпайся давай быстрей, поспешать нужно, — бросил ведьмак, недовольно глядя на полусонно раскачивающегося Вечеслава.
— А меч г… а, да, на копище же, — Вечеслав поднялся на ноги и извинительно улыбнулся. — Заснул поздно.
— Давай, давай, — приказным тоном повторил ведьмак и исчез в сенях. Тут же скрипнула дверь и Вечеслав поспешил следом, надевая на ходу поверх рубахи свитер, который был отстиран от крови и заштопан додельницей Агафьей, и после аккуратно повешен на деревянные плечики прямо над полатями.
Уже в сенях пахнуло предутренним холодком смешанный с последождевой густой сырцой, и он невольно поёжился. А на самой улице к холодку дружески присоединился и свежий ветерок, вынудив Вечеслава ритмично задёргать руками, разгоняя вяловатую со сна кровь.
По улице зашагали молча, поглядывая на выходящих из хат и изб людей. На лицах тех было неподдельное волнение и в тоже время были эти лица словно высечены из камня, не такие совсем, как позавчера на празднике или вчера на гумне. С этими лицами люди оглядывались друг на друга, и не роняя ни слова, спешили в сторону копища, угрюмо глядя себе под ноги.
На площади уже собралось человек двести, к которым присоединялись всё новые и новые, вытекая тихими потоками из русел весевых улиц. Образовывая большое полукольцо, здесь они уже начинали перешёптываться друг с другом, видимо не в силах держать напряжение внутри. Подойдя к кольцу вплотную и протиснувшись чуть внутрь, Вечеслав увидел возле ворот копища волхва Будимира с неизменным посохом, на который он тяжело опирался. И показалось Вечеславу, что поубавилось в нём той молодящейся прыти, с которой он легко всходил по ступеням перед судилищем.
— Кто сей отрок ошуюю [*]тебя, Будимир-батюшка? — раздался вдруг поверх людского шёпота, похожего на шум леса потревоженного ветром, напряжённый мужской голос. — Молви, не томи.
— Погодь, Аким, — ответил за старика стоящий тут же Кузьма Прокопыч. — Не все ещё собрались.
— Не все собрались, да все знать будут, — раздался уже знакомый Вечеславу бас с другой стороны. — Разе ж оставим кого в неведении?
— Прав Елизар, — тихо проговорил волхв, обращаясь к голове. — Зачинай, чего тянуть?
Люди замолкли, переводя взгляды то на задумавшегося Кузьму Прокопыча, то на худенького паренька лет двенадцати отроду, который держал под уздцы каурую лошадку, нервно вздрагивающую головой. Лицо у парня было уставшим и немного испуганным, видимо не меньше своей лошадки нервничал он, видя вокруг такое скопление народу.
— Вот малый сей, весть принёс, — начал голова, перед этим тяжко вздохнув. — Недобрую весть, рязанцы. Давай, Тишатко, молви, — Кузьма Прокопыч посмотрел на паренька.
Тот кивнул, но ещё секунд пять молчал, набираясь решимости, и видимо успокаивая себя, а за одно и лошадку, поглаживая её по длинной, пепельного цвета гриве.