Язык и человек. К проблеме мотивированности языковой системы
Шрифт:
2. Постановка в составном предикате, содержащем инфинитив, в начальную позицию слов со значением интенциональной направленности субъекта к действию, обозначенному инфинитивом: типа хочу сказать, пошел обедать, должен ехать и под. Такой порядок следования составных элементов предиката также соответствует эмпирической первичности интенциональной установки субъекта и вторичности действия как объекта установки.
3. Постановка в начальную позицию экзистенциональных предикатов перед субъектом в интродуктивно-субъектных предложениях типа Жил-был король и было у него три сына... Раздался стук в дверь. Пошел дождь. Стояла зима 1941 года. Подобные предложения выражают введение существования или проявления субъекта предложения и отражают тем самым первичность восприятия бытийного проявления того, что обозначается субъектом предложения. Такой порядок главных членов предложения в бытийных предложениях характерен для многих языков. Например, в испанском языке выделяются следующие семантические группы бытийных предикатов, стоящих перед субъектом предложения: со значениями существования, отсутствия, начала, возникновения, пребывания, появления,
6.4.3. Принцип (26) коммуникативно-тематической приоритетности. Этот принцип заключается в том, что в начальную позицию выносятся смысловые компоненты предложений, служащие исходными для введения новой информации при их актуальном членении. Причем в тематическую часть предложений могут входить и детерминанты субъектно-предикатного состава предложения, так или иначе известные партнеру по коммуникации и тем самым расширяющие семантическую рамку тематической части предложения: После чая дедушка /пошел спать. Для ребенка здесь /сыро. Для тебя этот костюм /широк.
6.4.4. Принцип (27) коммуникативно-рематической приоритетности. Он заключается в том, что в начальную позицию выносятся смысловые компоненты, служащие при актуальном членении предложения рематическими частями предложения: ср. Кто тебе звонил ? – Звонила Наташа (выражение коммуникативно-тематической приоритетности) и Наташа звонила (выражение коммуникативно-рематической приоритетности).
Примечание. Подробно о связи актуального членения предложений с порядком следования слов см. в разделе об информационно-актуализирующем эгоцентризме (п. 8.4.4).
Таким образом, порядок следования языковых единиц при их комбинаторике в целом определяется выбором разных, не пересекающихся точек отсчета в той или иной их линейной последовательности в речи.
7. Отражение в семантической системе языка антропоцентризма человеческого сознания
7.1. Отражение в семантической системе языка биосоциального антропоцентризма человеческого сознания
Биосоциальное выделение человека из окружающего его мира, осознание им особого места в нем в противопоставлении с «нечеловеческим», было длительным историческим процессом, прошедшим, видимо, несколько этапов. Как установили Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов [Гамкрелидзе, Иванов 1984, Ч. 2], наиболее ранние языковые данные свидетельствуют уже о том, что человек различал живое и неживое. К живому он относил животных и растительный мир (ср., например, в русском языке этимологически однокорневые слова жизнь, живой, животное, жито), среди живого выделял «одушевленные» и «неодушевленные» подклассы по признаку наличия/ отсутствия способности «дышать», а среди «одушевленного» мира противопоставлял животных и человека по признакам «говорящий/неговорящий», «разумный/неразумный», «двуногий/четвероногий», отличая говорящих земных, смертных от говорящих небесных, бессмертных [Там же: 465—481]. Таким образом, по данным общеиндоевропейского словаря, человек осознавал и выделял себя в противопоставлении другим существам по признакам «живое», «одушевленное», «говорящее (разумное)», «смертное (земное)», «двуногое» и др. Это выделение отразилось, например, на различном лексическом обозначении однородных реалий, относящихся к человеку и животным: ср., например, в русском языке лексемы лицо/ морда, рука/лапа, рот/пасть, горло/глотка, ногти/когти, умереть/сдохнуть, родить/окотиться, отелиться и др., пища/корм, ребенок/детеныш, муж и жена/самец и самка и др. Ср. также противопоставление местоименных лексем кто/что, в котором кто имеет в виду только человека и редко употребляется по отношению к животным (ср. Кто тебя укусил? – Комар или оса?). Русский язык связывает также некоторые синтаксические и морфологические явления только с лексемами, обозначающими лицо. Так, конструкции с предикативными наречиями типа «...холодно» выражают с дат. пад. синтаксического субъекта состояние лица, а с обстоятельственными наречиями – состояние окружающей среды: Мне холодно/На улице холодно; конструкции со страдательным залогом предполагают всегда только агентивное дополнение, таковы же неопределенно-личные и обобщенно-личные предложения, в которых синтаксический субъект выражен глагольной формой (По радио передают... Что посеешь, то и пожнешь). В суахили (и в других языках банту), по свидетельству Д. Лайонза [Лайонз 1978: 301—302], существительные классифицируются по меньшей мере на шесть родов, из которых первый род обозначает класс людей, а остальные – неодушевленные предметы (деревья, камни, абстрактные понятия).
Можно предположить, что с социальной антропоцентрической точкой зрения связано и возникновение трехродовой классификации субстантивных имен в индоевропейских языках. По свидетельству ТВ. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова, выделение подкласса одушевленных предметов среди всего живого совпадало у древних индоевропейцев с еще более ранним делением именной системы на активные и инактивные имена, которая исторически преобразилась в первичную индоевропейскую грамматическую классификацию с двумя родами – общим (одушевленным) и средним (неодушевленным), затем общий род в индоевропейских языках дифференцировался на мужской и женский род, видимо, в зависимости от половой принадлежности сначала личных имен. Т. Барроу отмечает, что «так называемые имена
7.2. Отражение в семантической системе языка антропоморфизма человеческого сознания
Антропоморфизму в семантической системе языка, основанному на метафоричности человеческого мышления, придавал большое значение А.А. Потебня. В своей работе «Грамматический род» он определяет «человеко-образность как постоянное свойство человеческой мысли»: «Мыслить иначе, как по-человечески (субъективно), человек не может. Если под мышлением понимать ту долю умственной деятельности, которая сказывается в языке, то оно есть создание стройного, упрощенного целого из наплыва восприятий. Представить себе такое создание мысли иным, чем созданные «по образу и подобию» своему, чем внесением в познаваемое свойств познающего, мы не в силах; но свойства познающего изменяются в определенном направлении, благодаря чему возможна история мысли и ее человекообразности» [Потебня 1968: 461].
Одним из проявлений антропоморфизма в языке А.А. Потебня считал синтаксические категории субъекта и сказуемого: «Субъектом называем вещь как познающую и действующую, т.е. прежде всего себя, нашел, потом всякую вещь уподобляемую в этом отношении нашему я... Судя по тому, что до сих пор действие субъекта мы можем выразить, т.е. представить себе только человекообразно («дождь идет», как «человек идет», «я иду»), можно думать, что и вообще понятия действия, причины возникали так, что наблюдение над нашими действиями перенесено на действия объектов, так что как всякий субъект – подобие нашего я, так всякое действие – подобие нашего действия. Таким образом, отношения между понятиями: субстанция и явление, вещество и сила или качество, бог и мир – человекообразны, могут быть в нашем языке выражены лишь как подобие отношения между нашим я и его действием, в частности – его познанием вместе с познаваемым» [Там же: 7—8].
Метафорические значения антропоморфического типа особенно часто встречаются в лексическом составе языка и словообразовательных морфемах: ср. устье реки, горлышко бутылки, поезд идет, время бежит, глазок в двери, ручка двери, ножка стола, подножие горы, носик чайника, рукав реки, пожарный рукав, игольное ушко и др.; ср., например, агентивный по происхождению суффикс – тель, обозначающий в современном русском языке и неодушевленные предметы (учитель, писатель и выключатель, нагреватель, двигатель).
Есть все основания предполагать, что классификация неодушевленных существительных по родовым классам в ряде языков восходит к антропоморфическим метафорам. Например, в современном русском языке большинство русских названий болезненных состояний – женского рода (болезнь, хворь, простуда, боль, краснуха, желтуха, лихорадка, чесотка); среди существительных жен. р. также много слов с отрицательной оценкой (резня, мазня, кислятина, казенщина, безвкусица, чепуха, ерунда), что, видимо, отражало их ассоциацию с оценочной интерпретацией женского начала. В этом отношении много интересных соображений и фактов содержится в работе А.А. Потебни «Грамматический род» [Потебня 1968, III]. Как свидетельствует О. Есперсен, в хамитских языках обозначение лиц, больших и важных предметов и существ мужского пола противопоставляется обозначению вещей, малых предметов и существ женского пола, в бедуинских языках слово ando – «экскременты» принадлежит к мужскому роду, когда речь идет о лошади, воле или верблюде, но к женскому, если имеются ввиду более мелкие животные. В этом языке грудь женщины мужского рода, а грудь мужчины, меньшая по величине, – женского [Есперсен 1958: 264—265]. В языке чинук (американских индейцев) к мужскому роду относятся названия крупных животных, а к женскому роду – названия мелких животных, в ряде африканских языков слова со значением толстых предметов являются словами мужского рода, а слова со значением тонких предметов и пассивных действий – словами женского рода, см. [Аксенов 1984]. Связь родовой классификации неодушевленных существительных греческого языка с мужскими и женскими особенностями лиц пытались осмыслить уже древнегреческие философы. Так, Аммоний (500 г. н.э.) считал, что не без основания творцы имен дали рекам мужское имя, а морям и озерам – женское, «так как они (озера и моря) воспринимают в себя реки, а для рек, как впадающих в моря и озера, признали подобающей аналогию с мужским родом»; аналогией с мужским и женским началом он объясняет мужской род слова ум и женский род слова душа: первый освещает, а вторая – освещаема, мужской род слова солнце и женский род слова луна\ луна получает свет от солнца, мужской род слова небо и женский род слова земля, поскольку земля воспринимает действенную силу неба и вследствие этого становится способной рождать все живое [Античные теории языка и стиля 1926: 75—76].