Язык звезд
Шрифт:
— Странно, — сказал он, стараясь держать ровный мужественный баритон, чтобы не выдать накатившего отчаяния. — Я был у них позавчера, они мне ничего не говорили. Что-то произошло?
Отвечено было туманно:
— У нас сменились приоритеты.
Видимо, смена приоритетов грянула накануне как гром с ясного неба.
Шубин начал осторожно выяснять, нужны ли им теперь очерки про самозванцев, или это уже вчерашний день.
— Приезжайте, — пригласил голос в трубке, — поговорим.
— Когда?
— Да хоть сейчас.
Он сорвался и полетел. Ехать нужно было до «Войковской», а там еще несколько остановок на троллейбусе.
Здание, где помещалась редакция, принадлежало отраслевому НИИ с непроизносимым названием. Его еще можно было прочесть на треснутой табличке у входа. Почти лишенное гласных, оно напоминало имя злого волшебника из советской кукольной пьесы с намеками на культ личности. Бюро пропусков упразднили, вертушка на проходной свободно открывалась перед любым желающим. Вахтер в черной шинели с зелеными петлицами сидел в своей будке, обреченно глядя на снующих мимо него не то китайцев, не то вьетнамцев.
В лифте одна стенка обгорела от замыкания на панели, три другие, включая зеркальную, были оклеены объявлениями о том, что и в какой комнате продается мелким оптом по крупнооптовой цене или по мелкооптовой — в розницу. Почерк был в основном женский. Среди текстов, написанных от руки, попадались распечатанные на принтере. Дух времени просачивался из помещений, арендуемых коммерческими организациями.
Лифт ходил до четвертого этажа, дальше нужно было подниматься пешком. Под потолком мигали неисправные трубки дневного света, на подоконниках грудами лежали папки и скоросшиватели с никому не нужными документами. В мужском туалете половина кабинок была заколочена, в ржавых писсуарах стояла моча и плавали окурки. Облупились огнетушители на площадках, линолеум прилипал к ногам. В углах выросли мусорные термитники. Пучки разноцветных проводов лианами свисали из дыр, грубо пробитых в стенах лабораторий, и тянулись по коридорам. Там, где помещения арендовали фирмы, порядка было больше, хотя он тоже казался непрочным. Стальные двери вызывали тревогу, слишком яркие краски отдавали истерикой. Из-под пластиковых панелей вылезали мокрицы и попахивало гнилью.
Редакция занимала несколько комнат на шестом этаже. В той, куда он ходил раньше, одиноко пялился в монитор худенький паренек в черной водолазке. Шубин мельком видел его во время прежних визитов. Он был не старше Кирилла с Максимом, но представился Антоном Ивановичем, добавив с неочевидной улыбкой:
— Запомнить легко.
— Да, — согласился Шубин, — есть такой фильм.
— Какой фильм?
— «Антон Иванович сердится».
— Не знаю.
— Ну, кинокомедия. Ее сняли перед самой войной, — начал объяснять Шубин с ненужными деталями, которые от неловкости всегда сыпались из него с фламандским изобилием, — а на экраны выпустили в октябре сорок первого. Все ломились на него, как ненормальные. Моя тетка училась тогда в десятом классе, так она, дурында, отказалась уезжать из Москвы в эвакуацию, потому что не успела посмотреть этот фильм.
В ответ сказано было уже без улыбки:
— Так звали генерала Деникина. Вы ведь историк, должны знать.
Антон Иванович без комментариев принял странички с очерком про Алексея Луцято, вооружился карандашом для редакторских помет. Пока он читал, Шубин оглядел комнату. На первый взгляд смена приоритетов выразилась лишь в том, что на журнальном столике в углу появился электрический чайник вместо кофеварки. Ее, видимо, унесли с собой Кирилл и Максим. Печенье и чашки остались те же.
В углу горел телевизор, диктор трагическим голосом говорил о том, что Съезд народных депутатов, идя на поводу собственных амбиций, отверг Обращение Президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина от 20 марта 1993 года и отменил назначенный им референдум по вопросу о доверии президенту и правительству. Затем он предоставил слово гостю студии.
Тот забубнил:
— Поддержав решение Съезда, то есть выступив на стороне одной из двух конфликтующих ветвей власти, Конституционный суд грубо нарушил конституцию, которую, согласно конституции, он призван защищать. В то же время президент, якобы нарушая конституцию, на самом деле следует ее духу, а не букве. Он реализует ее глубинные, фундаментальные основы, потому что именно через референдум осуществляется неотъемлемое право народа самому вершить свою судьбу…
Добравшись до третьей страницы, Антон Иванович волнистой чертой на полях обозначил свои сомнения.
— Вы пишете: «Звезды и созвездия есть творения предвечных душ, созидаемые ими на пути к воплощению. Там они пребывают до вселения в то или иное тело на планете Земля. Когда предвечная душа повторно погружается в человеческую плоть, перед нами cуть не разные люди, а всего лишь различные формы ее земного существования».
— Это не я пишу. Это цитата, — уточнил Шубин.
— Не важно, мы не будем пропагандировать идеи такого сорта. Пятый Вселенский собор однозначно осудил теорию предсуществования душ. Если хотите с нами сотрудничать, придется учитывать наши требования. Не то приплетите сюда еще метампсихоз и ступайте в общество Рериха. Они вас примут с распростертыми объятьями.
Он дочитал до конца, иногда пуская в ход свой цензорский карандаш, и вынес вердикт:
— Многовато иронии. Ирония — симптом изоляции от общего смысла народной жизни.
В окно било пьянящее мартовское солнце. От весеннего авитаминоза у Шубина слегка кружило голову. Фрукты они с женой давно не ели, нормальное мясо тоже как-то начало исчезать из рациона. Его заменили баночки детского мясного питания, у которого вышел срок годности, поэтому для сына оно уже не подходило. Одна баночка растягивалась на два дня. Хотелось горячего сладкого чаю, но перебить деникинского тезку он не решался.
— Когда-то жертвенная царская кровь должна была отвести от народа гнев небес, обеспечить непрерывность обновления жизни, — отвлекшись от екатеринбургской трагедии, заговорил тот с внезапным вдохновением, подсказавшим Шубину, что они набрели на тему его студенческих или аспирантских штудий. — В древности престарелых царей приносили в жертву, позже возникли специальные ритуалы, призванные продемонстрировать юношескую свежесть верховного правителя, его способность и дальше быть посредником между людьми и небом. Например, церемония ваджапеяв ведической Индии, — со знанием дела начал перечислять Антон Иванович, — ритуальный бег фараона в Египте.
— Заплыв Мао Цзедуна через Янцзы, — дополнил Шубин и встретил недоумевающий взгляд.
Пришлось пояснить:
— В годы китайской культурной революции. У нас об этом была статья в «Советском спорте». Только факты, без комментариев. Будто бы на восьмом десятке председатель Мао побил мировой рекорд по плаванию на длинные дистанции.
— Вот видите! — обрадовался Антон Иванович. — Линейное время годится для Запада, у них там все проходит и никогда не возвращается. У нас и на Востоке по-другому. У нас идея монархии коренится в глубинных пластах национального сознания, отсюда и самозванчество. Обычно его связывают с корыстью или политическими интригами, хотя оно метафизически не имеет никакого отношения к обману. Тут совсем другая история. Это ответ русской народной души на богооставленность мира. Чаю хотите?