Языки Пао

Вэнс Джек Холбрук

– Вы слишком давите на нас, – сказал Маршал бесстрастным голосом, – здесь, в Деиромбоне, считают, что мы – те, кто держит в руках оружие и обладает реальной силой, – должны пользоваться плодами этой силы. И если вы не хотите рисковать…

– Исполняйте приказание! – закричал Беран. – Или я вас убью! – он поднял руку.

Позади послышался какой-то звук. Вспыхнули искры голубого пламени. Кто-то хрипло вскрикнул, лязгнул металл. Резко обернувшись, Беран увидел Финистерла, стоящего над распростертым телом валиантского офицера. Финистерл держал в руках дымящийся лучемет.

Тяжелый кулак Карбоне ударил Берана в челюсть –

тот спиной опрокинулся на стол. Финистерл повернулся, чтобы снова выстрелить, но его руку с оружием перехватили. Раздался клич:

– В Эйльянре! Смерть паонитским тиранам!

Беран поднялся на ноги, но Маршала уже не было в комнате. Держась за ноющую челюсть, он заговорил в микрофон на плече. Тут же шесть транспортных кораблей, уже висящих над Деиромбоном, опустились на площадь, чудовищные черные мамароны высыпали из них.

– Окружайте здание штаба, – приказывал Беран, – никого не впускайте и не выпускайте.

Карбоне отдавал свои приказы по радио. Из ближайших казарм послышались торопливые шаги, и на плац высыпали валиантские воины. При виде нейтралоидов они резко остановились.

Командиры отделений выступили вперед – сразу же валианты из толпы превратились в четко организованный строй. Некоторое время было тихо, пока мамароны и мирмидоны оценивали силы друг друга. На шеях у командиров отделений запульсировали огоньки. Из устройств послышался голос Верховного Маршала Эстебана Карбоне:

– Атакуйте их и уничтожьте! Не щадить никого. Убить всех.

Эта битва была самой жестокой в истории Пао. Сражались молча и беспощадно. Мирмидоны числом превосходили мамаронов, но каждый нейтралоид был в три раза сильнее обыкновенного человека. Из штаб-квартиры Беран говорил в микрофон:

– Маршал, я умоляю вас – предотвратите кровопролитие. В этом нет необходимости!

Ответа не последовало. На площади расстояние между мамаронами и мирмидонами сократилось до сотни футов – они стояли лицом к лицу. Нейтралоиды злобно усмехались, презирая жизнь, презирая страх. Мирмидоны, переполненные нетерпением и энергией, жадно стремились к славе. Нейтралоиды, прикрытые своими щитами и стоящие спинами к стене здания штаб-квартиры, были неуязвимы для легкого вооружения, но стоит им отступить от стены – и откроются спины.

Внезапно они опустили щиты: их лучеметы изрыгнули смерть – человек сто из первых рядов мирмидонов упали замертво. Щиты снова поднялись, и ответный залп нимало не повредил нейтралоидам.

Бреши в рядах мирмидонов немедленно заполнялись. Рога протрубили воинственную песнь, мирмидоны обнажили кривые сабли и кинулись на черных гигантов. Нейтралоиды снова опустили щиты, их оружие снова изрыгнуло смерть – вновь сотня или две воинов упали. Но двадцать или тридцать наиболее проворных преодолели последние ярды. Нейтралоиды обнажили огромные мечи – блеск стали, шипение, свист, хриплые крики, – и снова мамароны стояли неуязвимые и свободные. Но за то короткое мгновение, пока щиты их были опущены, огненные струи из поредевших рядов мирмидонов попали в цель, и дюжина нейтралоидов упала. Черные ряды бесстрастно сомкнулись. Снова затрубили рога мирмидонов, снова ряды столкнулись и засверкала сталь.

День уже клонился к вечеру, низко на западе рваные облака уже обволакивали солнце, но яркий оранжевый луч освещал поле боя, сверкал на великолепных тканях, делал блестящими лоснящиеся черные тела, тускло отражался в лужах крови.

В здании штаб-квартиры стоял Беран, осознавая всю горечь происходящего. Сколь самонадеянны эти люди! Сколь они упрямы! Ведь они разрушают тот Пао, который он надеялся построить – и он, властелин над пятнадцатью биллионами, не имел достаточной силы, чтобы укротить несколько тысяч восставших!

А на площади тем временем мирмидоны наконец разбили надвое строй нейтралоидов, смяли края, и черные воины сгрудились двумя кучами. Нейтралоиды поняли, что их час пробил, и все их невероятное отвращение к жизни, к людям, ко всему мирозданию закипело и сконденсировалось в сгустке ярости. Один за другим они падали под градом ударов. Несколько последних, оставшихся в живых, поглядели друг на друга и рассмеялись – это был нечеловеческий сиплый рев, леденящий кровь. Вскоре они тоже были мертвы. На площади стало тихо, лишь изредка слышались приглушенные рыдания. Потом около Стелы Героев валиантские женщины запели победную песнь, скорбную и в то же время полную ликования. Уцелевшие в битве и раненые, задыхаясь, подхватили ее.

Беран и его небольшая свита уже покинули Деиромбону. В машине Беран сидел безмолвно, окаменев от горя. Все его тело сотрясалось, глаза словно горели в глазницах. Это было поражение. Все его мечты рушились, надвигался хаос.

Он вспомнил долговязую фигуру Палафокса, его худое лицо с клинообразным носом и непроницаемо-черными глазами. Образ этот был столь выразителен, что стал вдруг почти дорог Берану, как воспоминание, пронесенное сквозь все страдания, до самого конца, который вскоре настанет для Панарха.

Беран вслух рассмеялся. Мог ли он вновь заручиться поддержкой Палафокса? Когда последние лучи солнца таяли на крышах Эйльянре, он вошел во Дворец.

В павильоне сидел Палафокс в своем обычном черно-коричневом одеянии, с кривой и грустной улыбкой на губах, с каким-то особенным блеском в глазах.

Повсюду Беран видел когитантов, большей частью сыновей Палафокса. Они были подавлены, опечалены и почтительны. Когда вошел Панарх, когитанты опустили глаза.

Беран не удостоил их вниманием. Он медленно приблизился к Палафоксу – и вот уже их разделяло всего около десяти футов. Выражение лица Палафокса не изменилось: губы подрагивали в печальной улыбке, опасный огонек вспыхивал в глазах.

Берану стало совершенно ясно, что Магистра одолел Брейкнесский синдром. Палафокс стал Эмеритусом.

19

Магистр приветствовал Берана откровенно любезно, но при этом в его чертах не произошло соответствующей перемены.

– Мой своенравный юный ученик! Я понимаю, что с вами произошли серьезные перемены.

Беран сделал вперед еще шага два. Ему оставалось только поднять руку, прицелиться и стереть с лица земли этого маньяка. Но Палафокс произнес какое-то негромкое слово, и Беран был схвачен четырьмя незнакомцами в одежде людей Брейкнесса. Под мрачноватыми взглядами когитантов эти люди бросили Берана лицом вниз, расстегнули на нем одежду, он почувствовал холодящее прикосновение металла к коже, пронизывающую боль – и вдруг вся спина его как будто онемела. Он слышал позвякивание инструментов, ощущал, что с ним что-то делают, несколько резких рывков – и его отпустили.