Йод

Рубанов Андрей Викторович

Знакомые пребывали в уверенности, что Рубанова возят на черном джипе с охраной. Еще бы. Пресс-секретарь мэра Грозного! Тем временем Рубанов сидел в Москве и скромно бухал на кухне; надвигалась зима, он мучительно размышлял, куда ему податься.

Я не мог себе представить, что пойду искать работу. Я считал себя звездой, я последовательно сменил три звездных статуса – крупного бизнесмена, крупного преступника и политической шишки. Два года назад меня показали по телевизору: в наручниках, на фоне зала суда. Месяц назад меня опять показали по телевизору: в черной куртке, на фоне бронетранспортера. Теперь я сидел и сам от себя охуевал, мне было понятно одно: я не совсем такой,

как другие; что бы я ни делал, в конечном итоге меня покажут по телевизору. Как злодея или героя. Не важно. Очень хотелось и дальше играть по-крупному. Не ради славы – ради ощущений. Мне всегда было положить на славу, она недорого стоит.

Я курил по две пачки в день и вынашивал монографию «Искусство информационной войны».

Однажды сын-первоклассник пришел из школы и спросил: «Папа, а где ты работаешь?» Я отшутился: сообщил, что продуваю макароны. Начальник макаронопродувательного цеха на макаронной фабрике. Оказалось, все серьезно: классный руководитель обязал всех детей уточнить профессии родителей. Мальчишка в точности передал информацию и произвел фурор.

Тем временем супруга незаурядного героя становилась все более раздражительна. Она спрашивала, что дальше, – незаурядный пожимал плечами. Она намекала насчет денег – незаурядный цитировал известную фразу Березовского: «Деньги были; деньги будут; сейчас денег нет». Герои презирают деньги, они не умеют конвертировать героизм в наличные.

Она говорила: иди работать. Я говорил: куда? Она говорила: куда-нибудь. Я отвечал: хорошо. Она говорила: чего же ты не идешь? Я говорил: докурю и пойду. Так прошла зима.

Если бы я был моей женой, я бы выгнал незаурядного еще в феврале, но она терпела до апреля. Звезда бизнеса, криминала и политики дымил трын-травой, как ямайский хулиган, вонял пивом, спал по двенадцать часов и редко менял носки. Претензий в свой адрес не принимал. Герои – вне критики.

В тот год время героев понемногу закончилось. Чечню замирили, новый президент набрал силу. Я выходил на улицу, смотрел вокруг – герои исчезли. Спрос на незаурядность резко упал. Стало выгодно быть заурядным. Система разворачивалась к людям: вставай в стойло – и будешь защищен. Москва хорошела, недвижимость дорожала. Открывались бары и бильярдные клубы. Больше не нужно было лететь четыре часа на самолете, в Париж или Прагу, чтобы хорошо провести время, отдохнуть и расслабиться. Я перестал пить водку на кухне. Новый 2 век, новые возможности – иди в бар, садись и отдыхай. В нужный момент подойдет девчонка, улыбнется, уберет пустой стакан, принесет полный. Хочешь покушать – пожалуйста. Кончились сигареты – вот тебе сигареты. Насвинячил – никаких проблем, за тобой уберут. Приходите еще.

Бывший герой, ныне барфлай, теперь являлся домой только переночевать. Он все ждал, когда откроют особенные бары, где можно не только посидеть за стойкой или за столом, но и прилечь. Где-нибудь за занавесочкой, на диванчике. Говорят, подобные заведения есть в азиатских странах. Но ресторанная культура моей родины развивалась по западному образцу: твердые табуреты, узкие деревянные скамейки. Наш герой не нажил на жопе жира и, бывало, сильно страдал, после третьей или четвертой, когда так нестерпимо хочется подпереть щеку кулаком.

Иногда тянуло что-то написать, в голове крутились слова-кремни, высекающие друг из друга оранжевые искры при соударении, – но я уже давно был натренирован, я выключал это, выбрасывал из головы. Литературой не прокормить семью. Нечего и пытаться. Стоит только шагнуть туда, и она, литература, поглотит меня полностью, заставит посвятить все время, все силы. Среднестатистический литератор порхает бабочкой

и ни за что, кроме своего текста, не отвечает. Захотел – напился пьян, захотел – в Америку уехал. А я слишком привык жить под нагрузкой. Так, чтобы на меня рассчитывали. Чтобы говорили: слава богу, у нас есть Рубанов; он не подведет; все упадут – Рубанов останется стоять.

Литераторы казались мне детьми. Я пытался читать книги «современных отечественных авторов» – это были опусы чуваков, редко покидающих свои диваны. Талантливые – иногда очень – сочинения бесхарактерных сочинителей. Я звонил Миронову в Таганрог, спрашивал, читал ли он нашумевший роман такого-то. Миронов отвечал коротко, в своей манере:

– Читал.

– И как тебе?

– Эякулят.

И я думал: когда-нибудь, судя по всему, я напишу, что хотел. Две или три книги напишу. Они есть, где-то на той стороне; закрывая глаза, я могу их прочитать; их надо просто перенести оттуда – сюда. Но однажды кто-то умный, критично настроенный, кто-то совершенно беспощадный прочитает их – вдруг скажет то же самое? Избави бог.

В уютном трактирном полумраке, после пятой дозы, особенно если утром курил гашиш – а я курил гашиш всяким утром, – мне стало хотеться чего-то решительного. Разрезать себя, рассмотреть изнутри. Вынуть сердце, легкие, желудок. Внимательно изучить. Что со мной не так? Ведь явно что-то не так. Может, кровь неправильная. Например, зеленая. Или каких-то других соков недостает, или, наоборот, избыток, или не та пропорция? Вскрытие, думал я, поднимал глаза, и некрасивый седой человек за соседним столиком, бодро жующий мясцо, удивленно смотрел на меня, озаренного догадкой. Вскрытие покажет, да.

Рвался к деньгам – не прорвался. Рвался к мщению – не вышло. Рвался в бой – не пустили. Смотрю в зеркало – вроде бы смышленая рожа. Где подвох, какая такая бракованная деталь сидит во мне, мешает осуществить хоть одно начинание?

Разрезать. Разрезать. Когда заклинивает оружие, его разбирают и смотрят. Может, сточило боек? Может, надо смазать? Может, надо выбросить и раздобыть новое?

В самой середине весны ушел из семьи. Формально меня выгнала жена, по существу, решение принял я сам. 2 Спровоцировал скандал и хлопнул дверью.

Я поступил правильно. Меня никогда не было рядом с женой, я все время сидел в офисе, в тюрьме, в мэрии Грозного, черт знает где, а возле собственной подруги появлялся только в промежутках – как правило, пьяный и погруженный в собственные изощренные думы. А она была легким и жизнерадостным существом, ей хотелось цветов, фруктов и музыки – не всегда, разумеется, не каждый день, но, предположим, два раза в месяц; ей бы подошел кто-нибудь вроде обаятельного, легкого на подъем Поспелова, крупного мастера произносить тосты и рассказывать всякие истории.

Однако и бессмысленное светское безделье ее не интересовало. Иногда, собрав два чемодана сложной парикмахерской химии, Ирма выезжала на модные показы, причесывать моделей или в апартаменты эстрадных звезд, стричь и красить дивам гривы, она неоднократно давала интервью центральным каналам как «эксперт в области индустрии красоты» – но нравы в индустрии красоты не отличаются красотой, и постепенно моя жена стала попросту брезговать работой со «звездами», ибо не родилась ни сплетницей, ни интриганкой, ни дурою наивною, ни тщеславной сучкой и всегда могла сказать в лицо любому влиятельному охуятору все, что о нем думает. Порядочным девушкам с большим чувством собственного достоинства нечего делать ни в шоу-бизнесе, ни в светской жизни, даже если у них длинные ноги и огромные зеленые глазищи.