Юг без признаков севера
Шрифт:
– Ты этим занимаешься регулярно?
– Да. А ты?
– Ладно, джентльмены, - сказал Курт, - мне наплевать, на чем вы сговоритесь. Я получаю свою штуку за контракт.
– Везунчик ты, Курт, - сказал Билл.
– Ага, - подтвердил Ронни.
– Каждый - специалист в своем деле, - сказал Курт, прикуривая.
– Курт, откуда мне знать, что этот тип не слиняет с тремя кусками?
– Не слиняет, иначе вылетит из бизнеса. Это единственное, что он умеет.
– Это ужасно, - заметил Билл.
– Что в этом ужасного? Он же тебе нужен,
– Ну, да.
– И другим людям он нужен. Говорят, каждый человек в чем-то хорош. Вот он хорош в этом.
Кто-то сунул монетку в музыкальный автомат. Они сидели, слушали музыку и пили пиво.
– Хорошо бы этой блондинке засадить, - сказал Ронни.
– И пежить ее так шесть часов кряду.
– Я б тоже не отказался, - поддакнул Курт, - если б мог.
– Давайте еще графин возьмем, - сказал Билл.
– Что-то мне не по себе.
– А чего волноваться?
– спросил Курт. Он махнул барменше: еще один. Те 500 баксов, что я профукал на "Баранах", верну в Аните. Они открываются 26 декабря.
Я там буду.
– Башмак сядет в финале?
– спросил Билл.
– Я еще не читал газет. Наверняка, да. Он не сможет просто так бросить. Это у него в крови.
– Лонгден же бросил, - сказал Ронни.
– Так ему пришлось: старика приходилось привязывать к седлу.
– А свой последний заезд выиграл.
– Кампус придержал вторую лошадь.
– Я думаю, лошадь не одурачишь, - сказал Билл.
– Умный человек может одурачить все, стоит только захотеть, - ответил Курт.
– Я, например, никогда в жизни не работал.
– Ну да, - сказал Ронни, - а мне сегодня ночью придется.
– И сделай все, как надо, малыш, - сказал Курт.
– Я всегда все делаю, как надо.
Они замолчали и просто пили пиво. Затем Ронни произнес:
– Ладно, где эти чертовы деньги?
– Получишь, получишь, - заверил его Билл.
– Хорошо, что я захватил лишних 500.
– Давай сейчас. Полностью.
– Дай ему деньги, Билл. И, пока не передумал, мои тоже давай.
Все было сотками. Билл пересчитал их под столом. Сначала свои получил Ронни, затем Курт. Проверили. Нормально.
– Где?
– спросил Ронни.
– Вот, - ответил Билл, передавая ему конверт.
– Адрес и ключ внутри.
– Далеко отсюда?
– Полчаса. По шоссе Вентура.
– Можно у тебя кое-что спросить?
– Конечно.
– Зачем?
– Зачем?
– Да, зачем?
– Тебе не все равно?
– Все равно.
– Тогда чего спрашиваешь?
– Пива перепил, наверное.
– Тебе уже пора, наверное, - сказал Курт.
– Еще один графин, - ответил Ронни.
– Нет, - сказал Курт, - вали давай.
– Ну, ладно, блядь.
Ронни проерзал вокруг стола, выбрался, пошел к выходу. Курт с Биллом сидели и смотрели ему вслед. Он вышел наружу. Ночь. Звезды. Луна. Дорога. Его машина. Он отпер дверь, влез, отъехал.
Ронни тщательно проверил название улицы, а адрес - еще тщательнее. Оставил машину в полутора кварталах и вернулся к дому пешком. Ключ подошел. Он открыл дверь и вошел. В гостиной работал телевизор. Он прошел по ковру.
– Билл?
– спросил кто-то. Он прислушался к голосу. Она была в ванной. Билл?
– Он распахнул дверь: вот она, в ванне, очень блондинка, очень белокожая, молодая.
Она закричала.
Он сомкнул руки вокруг ее горла и втолкнул ее под воду. Его рукава намокли. Она яростно дергалась и боролась. Так сильно, что ему пришлось залезть вместе с нею в ванну, прямо в одежде и со всеми делами. Ее нужно было придержать. Наконец, она затихла, и он ее отпустил.
Одежда Билла оказалась не очень-то впору, зато сухая. Бумажник вымок, но его он оставил. Потом вышел, прошел полтора квартала до машины и уехал.
ВОТ ЧТО ДОКОНАЛО ДИЛАНА ТОМАСА
Вот что доконало Дилана Томаса.
Сажусь в самолет со своей подругой, звукорежиссером, оператором и продюсером.
Камера работает. Звукорежиссер пришпандорил маленькие микрофончики к подруге и ко мне. Лечу в Сан-Франциско на свой поэтический вечер. Я Генри Чинаски, поэт.
Я глубок, я великолепен. Хуйня. Впрочем, да, хуйня у меня действительно великолепная.
Канал 15 подумывает снять обо мне документальный фильм. На мне - чистая новая рубашка, а моя подруга экстазна, великолепна, ей чуть-чуть за тридцать. Она лепит, пишет, чудно занимается любовью. Камера тычется мне в лицо. Я делаю вид, что ее тут нет. Пассажиры наблюдают, стюардессы сияют, землю у индейцев украли, Том Микс помер, а я отлично позавтракал.
Но не могу не думать о тех годах, что я провел в одиноких комнатах, когда кроме домохозяек, требовавших вернуть долг за квартиру, да ФБР ко мне никто не заходил. Я жил с крысами, мышами и винищем, а кровь моя ползала по стенам мира, который я не мог постичь, да и сейчас не могу. Чем жить их жизнью, я голодал; я сбежал в собственный разум и спрятался там. Закрыл все ставни и лыбился в потолок. Если и выходил куда-то, то только в бар, где клянчил выпивку, был мальчиком на побегушках, меня били в переулках сытые и обеспеченные люди, скучные и приличные. Ладно, в нескольких драках я победил, но только потому, что был психом. Целые годы я жил без женщин, питался ореховым маслом, черствым хлебом и вареной картошкой. Я был придурком, олухом, идиотом. Я хотел писать, но машинка вечно сдавалась в ломбард. Тогда я бросал и пил...
Самолет взлетел, и камера заработала. Мы с подругой беседовали. Принесли выпивку. У меня были стихи и прекрасная женщина. Жизнь налаживалась. Но капканы, Чинаски, берегись капканов. Ты долго сражался за то, чтобы писать слова так, как хочется. Да не собьют тебя с толку подхалимаж и кинокамера. Помни, что сказал Джефферс - даже самый сильный может попасть в капкан, как Бог, прошедший однажды по земле.
Так вот, Чинаски, ты - не Бог, расслабься и выпей еще. Может, надо сказать что-то глубокое для звукорежиссера? Нет уж, пусть потеет. Пусть все они попотеют. Это у них фильм горит. Проверь размеры облаков. Ты летишь с директорами из ИБМ, из "Тексако", из...