Юлиан Семенов
Шрифт:
…Мы с папой навестили его вдову Кармен в ее мадридском доме в 88-м. Поджарая, спокойная, она встретила нас доброжелательно. Никаких слез, никаких жалоб — достоинство прежде всего, но в смолянисто-черных глазах вспыхнули пару раз угольки обиды. Не на папу, на Россию. Да и как могло быть иначе — ее младшему сыну, так похожему на Хуана, — их седьмому ребенку, только исполнилось десять лет.
В Союзе, когда писатель становился очень известен, в определенных кругах принималось решение за ним приглядывать — «доверяй, но проверяй». Обычно выбор падал на человека, вхожего в дом, так проще.
Рита в молодости готовилась в актрисы. Пикантная брюнетка с нежным румянцем и
С годами Рита стала окончательно своей. Выпив, папа материл при ней некоторых членов ЦК и обзывал Суслова фашистской мордой и серым кардиналом — Рита хихикала в углу, зябко кутаясь в шаль, и ничего не говорила. С ней справляли Новый год, принимали друзей-иностранцев, праздновали дни рождения. Рита ездила со мной на Пахру и на Николину Гору к Наталье Петровне, где, обжигая себе руки кипящим маслом, она готовила обед, пела на кухне оперные арии и поила меня чаем: «Боже мой, смотрите, какая у Олечки жажда! Наталья Петровна, посмотрите же, — даю ей третью чашку, а она все пьет. Девочка чуть не заболела от обезвоживания!»
Много лет спустя Рита готовила меня к поступлению в Щукинское училище. Не будь ее — провалилась бы я с треском, несмотря на папину помощь. Отец позвонил тогда Юрию Васильевичу Катину-Ярцеву и печально сказал: «Моя младшая решила в актрисы пойти». — «Дура! — мудро ответил Юрий Васильевич и, помолчав, добавил: — Ладно, пусть приходит, посмотрим».
Рита натаскивала меня на стихотворение Пушкина «Младой Дафнис…». Читала я перед великой актрисой Верой Павловной Львовой — крохотной восьмидесятилетней старушкой. Зажатая, с пылающими щеками, завалила басню, потом прозу, начала читать Пушкина, и глаза Львовой за толстыми стеклами старомодных очков заблестели и, улыбаясь, она дослушала до конца. Выйдя, я припала к двери, нервно кусая ногти. «Ну, прозу она читала — говно, — донесся до меня тоненький голосок Львовой, делившейся мыслями с помогавшими ей старшекурсниками, — басню тоже, а вот стихи — хорошо. Да вроде она дочка какого-то писателя. Берем!»
…Ошарашенному отцу дали почитать рапорты Риты, когда Юрий Владимирович Андропов стал генсеком. В течение долгих лет она писала о папе, но писала так, что хоть сейчас давай ему героя и вводи в Политбюро.
Когда у Риты разорвалось сердце, мама присутствовала при вывозе тела — дочь не успела приехать из-за границы. Санитары вытащили Риту на носилках и понесли вниз по лестнице: носилки прогибались, санитары горбились, и при каждом шаге голова Риты с глухим стуком ударялась о высокие ступеньки сталинского дома.
Милая, добрая Рита, спасибо тебе — ты тоже была папе настоящим другом…
Не верьте злым словам: «он растерял друзей», —Где братство — там такое невозможно,Понятье это слишком многосложно,Чтоб говорить: «он потерял друзей».Ушедшие всегда в груди твоей,А те, что живы, дли, Господь, их жизни, —Должны лишь жить, без страхов и болей,А как хрусталь, расколотый на брызги.Гоните от себя обидные слова:«Он вознесен, для нас забыл он время»,Друзья — не символ и отнюдь не бремя,А вечный праздник, кайф, лафа,Способность верить в правоту «07»,Когда набор заезженного дискаПозволит нам сказать: «Ну, Сень,Как жизнь? Что нового? Дошла ль моя записка?»Не может быть! Отправил год назад!А может, вру. Хотел, а не отправил.У дружбы есть закон, у дружбы нету правил,Подарков ценных, вымпелов, наград.Ты жив? Я тоже. Очень рад.КОЛЛЕГИ
В сорок лет у папы обнаружили затемнение в легком, он сильно кашлял, врачи подозревали туберкулез и выписали мощные препараты. Мама выделила отдельные столовые принадлежности, следя, чтобы мы к ним не прикасались. Каждый вечер натирала папе спину и грудь медвежьим жиром, такой же жир растворяла в горячем молоке, и он это омерзительное снадобье послушно пил. Легкие залечили, но с тех пор, как только наступала поздняя осень с зябкой сыростью и дождями, отец температурил, кашлял и старался уехать до зимы поближе к Черному морю, в ялтинский Дом творчества писателей, где с удовольствием общался с коллегами.
Вспоминает писатель Валерий Поволяев.
Каждое утро Юлиан выходил на пляж, как на работу, ставил на стол под грибок пишущую машинку и начинал стучать по клавиатуре. Страницы спархивали с машинки, будто птицы.
Меня Юлиан заставил написать первую детективную книгу. Произошло это так. Мы с ним состояли в редколлегии журнала «Человек и закон», представляя там Союз писателей, детективов я никогда не писал, ограничивался повестями на нравственно-этические темы.
— Тебе нужно выступить в журнале с детективом, — настаивал Юлиан, — обязательно.
— Но я же в жизни никогда не писал детективов. Даже не знаю, как это делается.
— Детектив пишется так же, как и любая книга — пером. Затем перепечатывается на машинке.
— И все-таки это особый род литературы, — сомневался я. И Юлиан это почувствовал.
— Знаешь, как надо писать детектив? — неожиданно спросил он и прищурился, будто во что-то целился.
— Как?
— Чтобы самому было страшно. Когда самому бывает страшно — значит, детектив удался.
Так у меня появилась первая детективная повесть, потом она была издана-переиздана раз десять, не меньше.
Приехали мы с ним как-то в Ялту, в Дом творчества писателей. Юлиан тогда работал над романом «Горение» о Дзержинском.
Не успел я распаковать чемодан, как Юлиан появился в номере.