Шрифт:
О многообразии и бездонной глубине человеческих характеров
Не стану скрывать: когда мне говорят: «Черт бы тебя побрал!» — я искренне надеюсь, что это когда-нибудь случится. Что ко мне придет дьявол и попытается меня соблазнить. И меня даже уедает немножко, что он так долго не идет. Возможно, я недостаточно старый, недостаточно образованный, недостаточно святой или еще по каким-нибудь причинам не слишком заманчивое капиталовложение для ада.
Сижу я в полутьме за письменным столом и воображаю себе, как потихоньку отворяется дверь и он возникает на пороге; выглядит он как интеллигентный
Будь у меня возможность выбора, я бы избрал последнюю альтернативу и даже не настаивал бы на девственнице. И если бы это не был перевоплощенный черт, я бы все равно не отказался.
Но уединенность моей кельи долгие годы никто не нарушал, дверь пребывала закрытой, а доносившиеся дуновения в лучшем случае благоухали соседским гуляшом. Силы подземного мира явно мною пренебрегали. Хотя скромность не относится к числу моих любимых лицемерии — а может быть, именно потому,— меня это огорчало; впрочем, об этом я уже говорил.
А между тем пути Сатаны неисповедимы почти так же, как и пути Господни. И вот в ту минуту, когда я при свете настольной лампы дописал последний абзац, за моей спиной послышались шаги, а когда я, удивившись, оглянулся, то увидел, что ко мне приближается мужчина средних лет, чем-то напоминающий не дьявола, но шофера.
— Добрый вечер,— поздоровался он,— вы готовы?
С этими словами он присел на подлокотник кресла, заболтал ногами и закурил сигаретку; я отметил, что он сделал это без помощи спички или зажигалки. На всякий случай я заглянул в календарь, но у меня на тот вечер не было намечено ни собрания (обычного или пленарного), ни спектакля, ни беседы — короче, ничего такого, к чему я должен был бы быть готов. Соответственно, я и не был готов: мой наряд состоял из тенниски, старых твидовых штанов и сандалий.
Поэтому я сказал:
— Нет, не готов. И вообще сегодня вечером я собирался дописать вот это. А кто вас, собственно, за мной послал?
Я ожидал, что он назовет издательство, киностудию, радио, но мой посетитель посерьезнел, перестал болтать ногами — тут я обратил внимание, что одна нога у него заметно короче другой — и вполголоса, вкрадчиво сказал:
— Мой господин.
Тут меня осенило.
— Не имею ли я честь иметь дело с дьяволом? — спросил я с определенной надеждой.
Он ответил сдержанной улыбкой пожизненного арендатора таинств.
— Асмодей, к вашим услугам.— Он вежливо поклонился, соскочил с кресла и сделал шаг, при этом он явно, я бы даже сказал, демонстративно, хромал.
Я, конечно же, не Фауст, но и не совершенный неуч и невежда. Как это часто бывает, я, хоть убей, не мог вспомнить, куда мне этого Асмодея отнести, где я с ним встречался и чего могу от него ждать.
Бессмертной славы я не жаждал, для вечной молодости еще не дозрел, для того, чтобы озолотиться, у меня руки-крюки, и, по правде говоря, я не люблю подписываться
— Ну что, пошли?
— Я плохо одет для выезда,— возразил я, чтобы выиграть время. Как-никак человек должен знать, какого черта он видит перед собой.
Но гость из мрака застегнул кожаную безрукавку, нахлобучил кепку (вроде той, в которой Блерио когда-то перелетел через Ла-Манш) и спустил со лба на глаза несколько старомодные мотоциклетные очки.
— Это неважно,— сказал он,— все равно вы будете завтра утверждать, что я вам только снился. При условии, что вы это переживете. И не забудьте блокнот и карандаш.
В этот миг я его узнал: Асмодеус, Асмодео, Асмоде, Асмодей — демон, открывающий тайны человеческой натуры писателям, которые спокон веков ленятся изучать их в натуральном виде; хромой бес, специализированньй писательский черт, который за одну-единственную ночь демонстрирует наблюдательному литератору галерею самых фантастических образов в захватывающих и неповторимых ситуациях, жалких человеческих червей, обнаженных до самой изнанки души, лишенных лицемерных масок и привычной сноровки, оставшихся наедине с самыми сокровенными своими пороками, грехами и преступлениями! Мой дьявол-хранитель!
— Ах, так, значит, это вы?..— воскликнул я. Кроме всего прочего, меня порадовало, что это не Мефистофель и что мне не нужно будет подписываться кровью. В доме, конечно же, опять не было ни капли воды и ни кусочка лейкопластыря.
Моторизованный демон, который через столетия и мировые литературы добрел — это ж надо! — аж до моего скромного кабинета, молча и энергично направился к двери. Я торопливо проглотил две таблетки витамина С, чтобы не простудиться, и последовал за ним.
Меня немного расстроило, что мы прошли не сквозь стену, а нормально, через двери и коридоры, да к тому же еще и на цыпочках, чтобы не разбудить спящих. Но это доказывало, что все это мне, по крайней мере, не снится. Мы вошли в лифт и поднялись на самый верхний этаж. Когда между шестым и седьмым этажами мы миновали любовника барышни с седьмого, за которым наблюдал из подвала дворник, хромой бес начал беседу:
— Видите ли, я почитываю эти ваши фельетоны, беседы с читателем, юморески... и будем откровенны: они мне действуют на нервы.
— Значит, и вам тоже?
— Вот именно. Мир тонет в крови и неправедности, а вы всё шутки шутите. Это несолидно. Это безответственно, легковесно.
— Зачем же так строго...— уныло защищался я.— Это мой способ, как преодолеть печаль.
— Чепуха,— сказал Асмодей.
— Каждый раз,— продолжал я,— когда мне было невмоготу, я пытался заставить себя и других улыбнуться...
— Глупость какая-то,— заявил Асмодей.— Вы совсем не знаете людей.
Я промолчал. Что-то в этом роде мне уже где-то говорили.
— Сейчас я покажу их вам во всем блеске! — сипел он, пытаясь перекричать гул лифта.— До самой смерти они вам опротивеют! В жизни не напишете юмореску, голову даю на отсечение!
Дверь на крышу была заперта. Вместо того чтобы сотворить чудо, демон добрых десять минут возился со ржавым замком. По сравнению со своими коллегами из иностранных литератур он был просто дилетант. Но в наших скромных условиях — что с него взять!