Юморески и другие пустячки

Карваш Петер

Тут Кодонь Фридрих заявил, что ему это вовсе не нужно, что никто и никак не хочет его понять, – и удалился. У меня было ощущение, что он оставил после себя печаль, как на кладбище разбитых автомобилей. Тут я вдруг осознал, что все это время Кодонь говорил, словно колядки пел, и это необычайно раздражало меня. Но на моей работе человек должен быть готов ко всему и иметь крепкие нервы.

Оставшись один, я вспомнил, что должен позвонить капитану полиции Киндернаю по уголовному делу «убийство и ограбление вдовы Чамбевой, Монастырская ул., 17, неизвестным преступником», о котором (то есть деле) кпт Киндернай должен был сообщить нам важные подробности. Вместо этого кпт Киндернай сообщил мне, что дорожки и газоны

парка имени Елены Мароти-Шолтесовой, образно выражаясь, усеяны трупами всевозможных птиц, что его люди приступили к розыску неизвестного преступника и уже напали на след.

Тогда я вкратце сообщил ему точный адрес и паспортные данные злоумышленника, в результате чего тот перестал быть неизвестным. Кпт Киндернай слегка удивился и положил трубку. По-моему, в его голосе прозвучало и огорчение, что я так оперативно опередил его. Я почувствовал какие-то неясные симпатии к Кодоню Фридриху, которые были мне непонятны и никак мне не подходили.

Я начал подумывать о том, не сходить ли мне самому в парк Елены Мароти-Шолтесовой, но прежде чем я принял решение, то есть вскоре после одиннадцати часов, к нам, в канцелярию местной прокуратуры, опять пришел Кодонь Фридрих и заявил мне (ни с того ни с сего мне вдруг почудилось, что я с ним связан как при переливании крови – это было странное, юридически не поддающееся определению и малоприятное предчувствие), что только что он побывал в государственном зоопарке и отравил небольшой дозой цианистого калия одну редкую антилопу и одну обезьяну из семейства капуцинов, и что если я не сделаю соответствующих выводов из этого обстоятельства, то он без колебания и без угрызений совести отравит даже льва, царя пустыни, а если понадобится, то и других животных, импортированных за конвертируемую валюту, вследствие чего народному достоянию будет нанесен непоправимый материальный ущерб – и все на мою ответственность. При этом от посетителя повеяло решимостью, но также и горьким сожалением, а это у наших посетителей большая редкость.

Под предлогом, что мне нужно отлучиться на минуту, я вошел в соседнюю комнату и там приказал машинистке А. Рыбариковой, работающей по контракту, немедленно позвонить кпт Киндернаю и сообщить ему, что разыскиваемый преступник сидит у меня в кабинете, где я пытаюсь задержать его любой ценой. Затем я поспешил вернуться и завязал с посетителем разговор, спросив его, зачем он, собственно, совершает эти общественно вредные, противозаконные и даже просто уму непостижимые поступки.

Посетитель отвечал, что ему важно создать необратимый прецедент. При этом он выглядел как аллегория долготерпения, словно вот-вот должна была наступить развязка, или словно он сидел на яйцах, из которых вот-вот вылупятся птенцы.

Я попытался объяснить Кодоню Фридриху, что если в связи с пернатыми он еще мог надеяться, что это ему сойдет с рук, что адвокат его вытянет или что он в конце концов отделается отнюдь не легким дисциплинарным взысканием, то в связи с обезьяной и антилопой он должен быть готов к более суровым санкциям, и что ему грозит не только крупный штраф, но и судебный процесс и законное лишение личной свободы на определенный срок.

Лицо Кодоня Фридриха собралось в складки – вскоре я понял, что это у него так называемая широкая улыбка, – и он заявил, что он и во сне не рассчитывал, что ему удастся уйти от ответственности (при этом он использовал юридически спорные термины «вывернуться», «отбояриться»), что – он это ясно заявил и готов повторить – он хотел лишь создать прецедент, причем любой ценой.

На мой вопрос, что он конкретно имеет в виду, посетитель уточнил, что он как раз и хочет добиться, чтобы кого-нибудь посадили («сунули за решетку») за то, что он отравил кого-то другого, а это – так он считает, будучи не юристом, а бывшим преподавателем краеведения в школе-одиннадцатилетке – заставило

бы (цитирую слово в слово) «любого, кто отравит кого-либо в будущем, считаться с неизбежным или потенциальным преследованием по закону и с наказанием лишения свободы на солидный срок» (конец цитаты).

Я вышел еще раз, на этот раз без предлога, к маш. А. Рыбариковой, раб. по контр., которой в связи с безотрадным состоянием нашей телефонной сети все еще не удавалось дозвониться до кпт Киндерная, но которая хладнокровно продолжала попытки установить связь. Я вернулся в свою канцелярию, где Кодонь Фридрих сидел неподвижно, как Будда, собирая вокруг себя густые грозовые тучи, темные, как угрызения совести.

Я попросил его любезно объяснить мне ближе свои исходные позиции, хотя, как уже отмечалось выше, наше учреждение было завалено выше крыши сверхсрочными делами, и собеседник – к моему удивлению – тут же приступил к делу. При этом он начал тяжело дышать, как будто его пригибали к земле железные вериги или масштабы предстоящего объяснения.

Прежде всего Кодонь Фридрих предложил мне поглядеть на него, что я и сделал без особого труда. Затем он не без волнения спросил меня, что я вижу.

Я констатировал, что вижу перед собой примерно пятидесятилетнего, довольно хорошо сохранившегося гражданина в коричневом костюме и в красном галстуке в белую крапинку (несколько несоразмерно веселом, но это наблюдение я оставил при себе).

Посетитель предложил мне присмотреться к нему повнимательнее, и опять я пошел ему навстречу и в ответ на вышеупомянутый вопрос сказал: вижу брюнета, с симметричным лицом, слегка приплющенным черепом, с редеющими волосами, седеющими на висках, с карими глазами, ростом примерно 170-173 см, умеренно пикнического типа, вес где-то около 85 кг.

Посетитель с этим согласился, но настаивал, чтобы я всмотрелся в него еще внимательнее; однако никаких дополнительных данных, достойных упоминания, я не обнаружил. Мне казалось, что этот Кодонь начинает создавать между собой и мной какую-то дымовую завесу, но, как оказалось, это впечатление было обманчивым. Как говорится, совсем наоборот.

Итак, Кодонь Фр. заявил, что, будь у меня глаза хоть чуть-чуть получше, я бы непременно заметил, что он (то есть Кодонь) покрыт 2,5-сантиметровым слоем золы-уноса и 4796 граммами прочих твердых вредных веществ, и, напротив, легкие у него покрыты 657 граммами газообразных вредных веществ, между тем как в желудке у него можно обнаружить бесспорные следы присутствия 2007 граммов прочих ядовитых выбросов, и все это он вычислил по тройному правилу на основании официальных статистических данных.

Бледность кожи, гладко продолжал Фр. Кодонь, чрезмерное покраснение белков глаз и так далее, а также общую болезненность внешнего вида и сгорбленную осанку можно объяснить большими количествами сероводорода, сероуглерода и прочих токсических веществ, которые различными путями проникают в его (Кодоня) органы, а также окисью углерода и соединениями свинца и мышьяка, которые он вдыхает и поглощает, но также и двумя с половиной тоннами пыли, которая покоится на нем и душит и угнетает его и которую только слепец может не заметить.

Киндернай не шел, Рыбарикова все звонила.

В заключение Фр. Кодонь сообщил просто так, вскользь, что в его комнатке с окном во двор (именно так!), а значит, сравнительно тихой, звук никогда не падает ниже 60 децибелов – в соответствии с нынешним уровнем научных познаний этого достаточно, чтобы умертвить морскую свинку за 160 часов. Между тем нетрудно убедиться, что Фридрих Кодонь вовсе не морская свинка, а совсем наоборот.

В этот момент я сообразил, куда гнет посетитель, и энергично предупредил его, что в любом случае Кодекс законов и распоряжений не предусматривает легальные возможности дорогостоящих демонстраций и не очень-то высоко ценит юмор такого рода.