Юность длиною в сто лет. Читаем про себя. Молодежь в литературе XVIII – середины XIX века. 52 произведения про нас (с рисунками автора)

Эта книжка – о книгах. О книгах, героями которых были молодые люди. Она – продолжение серии, начатой рассказом о молодежи в нашей и западной литературе 20 века. Но ведь понятие «герой времени» – а он почти всегда молодой человек, он принес в мир нечто совсем новое, небывалое, потому и выделяется – прочно вошло в обиход почти двести лет назад, в эпоху сентиментализма и романтизма. Тогда общество менялось очень быстро, и каждое новое поколение резко отличалось порой даже от своих старших братьев и сестер. Каких-то 10–15 лет разницы (иной раз и 5!) – и совсем другие люди, с другими характерами, со своей системой ценностей и своей общей судьбой.

Нет, господа, «герой времени» – вовсе не только тема для скучного школьного сочинения. Лишь по видимости герой

прошлых эпох – совершенно другой, не как мы. Он носил фрак или эполеты, говорил преимущественно по-французски и до 1830 г. не имел права пользоваться носовым платком на людях (это считалось неприличным). Все такие мелочи и частности, и даже сложности языка, так не похожего на наш обиходный, не должны нас ни обмануть, ни отпугнуть. Потому что герой этот, во-первых, решал все те проблемы, что и любой молодой человек в любую эпоху: он влюблялся, дружил, пытался выстроить какую-то стратегию жизненного пути, успеха. Во-вторых, даже то особенное, что вносила в его жизнь конкретная эпоха, нередко созвучно и нашему времени. Например, Россия 1900-х и Россия 2000-х годов имеют между собой гораздо больше общего (и одних и тех же проблем, прежде всего!), чем, скажем, Россия 1880-х и СССР 1980-х. Переименовав страну, мы пытаемся и ее судьбу переиначить. Западники и славянофилы, либералы и демократы, почвенники и прогрессисты – их споры актуальны по существу и в наши дни. Стоит прислушаться.

Ну, и насладиться, конечно, ведь 19 век – золотой век мировой литературы.

Мы отобрали лишь некоторые произведения из литературного наследия 18 – начала 20 века, по возможности самое «знаковое». И не беда, что часто эти произведения стоят в школьной программе – мы попытались рассказать о них живее и занимательней, чем это дается обычно в учебнике. Романы, повести, рассказы и даже пьесы – о каждом произведении мы не только «нечто» вам сообщим, но дадим цитаты (чтобы сразу понять, насколько это ваше), а также вы получите сведения об экранизациях.

Этот том посвящен произведениям, созданным в 18 – середине 19 вв. Он состоит из двух разделов: «Мы» и «Они». В этом томе «Мы» посвящены русской классике 1770–1850-е гг. Раздел «Они» знакомит с шедеврами западной литературы и состоит из двух глав: «Они: 1720–1820-е гг.» и «Они: 1830–1860-е гг.».

Фонвизин и Бомарше, Пушкин и Бальзак, Лермонтов и Гюго, Тургенев и Диккенс, Гончаров и Ж. Верн – вот лишь некоторые гении, в произведениях которых вы найдете что-то интересное и даже злободневное для себя. Каждая глава предваряется небольшой вводкой, где мы и об эпохе говорим, и о том, почему именно эти произведения сюда отобрали. Мы стараемся раскрывать тему непринужденно, не цепляясь строго за хронологию написания.

Самые придирчивые из вас обратят внимание на мелкий курсив вверху каждой рекомендации. Это так, тематический маячок, ведь наша книжка – только приглашение открыть настоящие книги или скачать их. Короче, в них погрузиться.

Ну, и уж совсем для полного серьеза мы сопроводили наше издание тематическим ключом, который есть в тематически-предметном и именном указателе в конце книги, а также списком рекомендованных произведений.

Включив телевизор, мы услышим все те доводы и споры, которые родились как минимум лет триста назад. У нашей страны свой путь – или Россия есть часть Европы? Нам своим умом жить – или жадно учиться у Запада? Полтора века назад И. С. Тургенев писал про такие споры с насмешкой: «Сойдется, например, десять англичан, они тотчас заговорят о подводном телеграфе, о налоге на бумагу, о способе выделывать, крысьи шкуры, то есть о чем-нибудь положительном, определенном; сойдется десять немцев, ну, тут, разумеется, Шлезвиг-Гольштейн [1] и единство Германии явятся на сцену; десять французов сойдется, беседа неизбежно коснется „клубнички“, как они там ни виляй; а сойдется десять русских, мгновенно возникает вопрос <…> вопрос о значении, о будущности России… Жуют, жуют они этот несчастный вопрос, словно дети кусок гуммиластика: ни соку, ни толку. Ну, и конечно, тут же, кстати, достанется и гнилому Западу. Экая притча, подумаешь! Бьет он нас на всех пунктах, этот Запад, – а гнил! И хоть бы мы действительно его презирали, <…> а то ведь это все фраза и ложь. Ругать-то мы его ругаем, а только его мнением и дорожим, то есть, в сущности, мнением парижских лоботрясов».

Все это – следствие родовой травмы. Новая, с европейским лицом, Россия родилась лишь при Петре Великом. «Новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, час от часу более привыкало к выгодам просвещения» (А. С. Пушкин). При этом без выяснения отношений и тогда ведь не обошлось! На Россию и русских Запад смотрел в лучшем случае как на незрелых детей. «Я не могу дать вашему превосходительству более простой и в то же время более верной идеи о России, как сравнив ее с ребенком, который оставался в утробе матери гораздо долее обыкновенного срока, рос там в продолжение нескольких лет и, вышед наконец на свет, открывает глаза, видит предметы, на него похожие, протягивает свои руки и ноги, но не умеет ими пользоваться, чувствует свои силы, но не знает, на что их употребить. Нет ничего удивительного, что народ в таком состоянии допускает управлять собой первому встречному», – докладывал министру иностранных дел Франции дипломат Т. А. де Лалли-Толендаль в 30-е гг. 18 века.

Русские огрызались с обидой, порою метко (и едко): «Прочтите жалобы английских фабричных работников – волоса встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой – какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет об сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона. В России нет ничего подобного» (А. С. Пушкин «Путешествие из Москвы в Петербург»).

Русская литература 18 века усердно учится, перенимая у французов, немцев и англичан. Усердно и успешно – до того успешно, что сто лет спустя уже европейцы учатся у русских писателей: на столах в комнате Марселя Пруста всегда лежат раскрытые книги Л. Толстого и Ф. Достоевского.

Собственно, этот путь русских авторов из учеников в учителя мы и проследим с вами в этом разделе.

Итак…

– Это в чем ты? Матрос ты, что ли?! – гневно накинулась одна старая барыня на князя П. А. Вяземского. Дело в том, что на бал молодой щеголь явился в новомодных длинных панталонах, а не в кюлотах [2] , как было принято. Это вечная история о том, что старики не принимают молодежной моды. На князя напустилось старое, патриархальное представление о том, что каждый должен быть одет сообразно своему социальному статусу, и негоже барину таскаться в простонародных «матросских» штанах. Да что там штаны! Даже очки в начале 19 века считались признаком предосудительного вольнодумства. Один вельможа нацепил их на лошадей, запряженных в его карету – в насмешку над вольтерьянцами. Получалось: человек должен соответствовать приличиям, принятой феодальной норме «кровь из носу», даже вопреки потребностям организма…

А на дворе был уже 19 век – век индивидуализма, и первые свои шаги он сделал в романтическом плаще. Рядом с новым героем так гармонично выглядят люди прежнего времени, даже и в столкновениях с самыми грозными обстоятельствами (у Пушкина в «Капитанской дочке»). Все общественные проблемы вполне разрешимы – такой вывод можно сделать из самого живого текста русского 18 века – комедии Фонвизина «Недоросль» (1782 г.). Люди же нового века и нового мироощущения выламываются из патриархального мира с шумом, с треском, с надрывом. Рвет с родным когда-то ему домом Чацкий («Горе от ума» Грибоедова), чужаком выглядит в светской гостиной Онегин после трехлетнего отсутствия («Евгений Онегин»). Разрывает со своим сословием Дубровский («Дубровский»). Чужд миру в любом его изводе – светском, казенном, «диком» или маргинальном – Печорин («Герой нашего времени»).