Юность Маркса
Шрифт:
В течение нескольких месяцев Сток не хотел бороться с нахлынувшей печалью. Он находил даже своеобразное наслаждение в постигших его бедах и заливал боль вином в дешевых грязных винных лавках.
Время проходило. Сток днем шил в мастерской на Рю Оноре, вечером слонялся по городу, отупевший, покорный тому, что он отныне трепетно называл таинственным словом «судьба».
Однажды он встретил на площади земляка, подмастерья, ушедшего из Германии. Изрядно выпив, они просидели всю ночь на берегу Сены возле Лувра, вспоминая Дармштадт, Гюркнера, польского изгнанника Войцека, перебивая
Поутру Сток пошел опохмелиться. Он был впервые весел и спокоен. С этого дня началось просветление. Портной нанял каморку на улице Бак, купил книг, стал меньше пить. Совсем перестать — не смог. Но алкоголь больше не побеждал его. Сток обрел себя.
Его излюбленное «Мы еще молоды, мы не сдадимся» зазвучало снова бодро, как клятва. Горько оплаканная Женевьева отошла в прошлое и утвердилась там как самое нежное и мучительное, потерявшее реальность воспоминание. Звала жизнь.
Зная хорошо французский язык, Сток вернулся к газетам и книгам. Он упивался ими снова, как недавно вином.
Чтение помогло ему вернуться к действительности, от которой он бежал в траурные дни слез и пьянства.
Он читал «Националы), ежедневную газету, которая казалась весьма смелой французским консерваторам, но вызывала раздражение Стока. Он прозвал ее газетой господчиков и просматривал только для того, чтоб быть в курсе парламентских дебатов.
В каморке на улице Бак Сток чувствовал себя одним из депутатов палаты. Он спорил, брал слово, чтоб разбить доводы министров; чтоб высмеять их; чтоб требовать прав беднякам и отмены тяжких налогов. В статьях изощренные политики отвечали ему. Так спорил с газетами, сам с собой Сток.
С тех пор как редактором «Националя» стал Марраст — в июльские дни отчаянный забияка воинственного республиканского листка «Трибуна», теперь ожиревший, умеренный и осторожный либерал, — газета удачно угождала армии и тщательно заигрывала с теми, кого она называла «пролетарии». Но Сток не верил Маррасту. Читал портной и «Журналь дю пепль», который редактировал изящный болтун, завсегдатай салонов и театров — Дюпота. Осторожный, как Марраст, Дюпота, однако, принужден был чаще «Националя» касаться рабочих вопросов. В числе сотрудников газеты были также и сами пролетарии. Сток внимательно прочитывал статьи парижского сапожника Савари и руанского ремесленника Нуарэ.
Эти ребята, как про себя называл их портной, писали и гладко и умно, а уж нужды рабочих знали получше вооруженных гусиными перьями баричей.
Любимой газетой Стока стала «Интеллижанс», которую редактировал Лаппоннорэ. Сток слышал как-то речь Лаппоннорэ на небольшом рабочем собрании и проникся к ученику Бабёфа восторженным почтением.
Лаппоннорэ вышел из тюрьмы почти в одно время с Иоганном. Правда, он сидел во французской тюрьме, суровой, но лишенной, однако, ужасов прусского заточения, — зато провел в ней почти пять лет.
«Выйдя из тюрьмы, Лаппоннорэ не потерял ни одного дня и бросился с еще большим упорством продолжать борьбу с тиранией, а я, — корил себя Сток, — я болтался без дела, бродяжил, пьянствовал, провел год в чаду, близкий к дезертирству, как Бюхнер…»
Сток зачитывался статьями
«Мы хотим, — писал тот в своей газете, — среди общества, пораженного гангреной эгоизма и продажности, поднять святое знамя разума и общественного права». Бабувизм, слишком занятый экономическими вопросами, должен был, по его мнению, быть дополнен идеями прогресса и совершенствования.
На немногие свободные сантимы Сток покупал сатирический листок «Корсар» или «Шаривари». Злой, режущий ножом карандаш Домье доставлял ему особенное удовольствие. Рисунки его были убедительнее слов. С тех пор как закон запретил сатиру и карикатуру на короля, остроумие «Шаривари» обрушилось на министров и консервативных членов обеих палат, и Гизо, Тьер, Молле не могли уберечься от его внезапных нападений.
Газеты всколыхнули Стока. Разве не был он на лионских баррикадах, разве пещера на Господней горе и типография подле свинарника не стали для него школой национальной борьбы и умелой конспирации! Пришел час действий, час расплаты. Иоганн стал искать людей борьбы и революционного дела, но «Союз справедливых» — союз немецких изгнанников, куда он легко проник, — не удовлетворял Иоганна.
Подмастерье-кожевник Симон Шмидт, ярый коммунист, знакомый Стока по Швейцарии, привел его туда как-то на собрание. Но портной не заинтересовался собеседованиями и чтением.
— Я довольно трепал языком на своему веку. Слюна — не яд, язык — не кинжал. Пора это понять. От нашей болтовни промышленникам и королям нет убытка. Собака лает — волков пугает. Надо наконец превратить слово в порох, — объявил Сток Симону Шмидту, отклонив его предложение записаться в члены союза.
Он хотел действовать, уничтожать, взрывать ненавистный ему строй. Он мечтал о подземных типографиях, о тайных пороховых заводах, о баррикадных боях. Восстания, террористические покушения виделись ему во сне и наяву.
— Тот, кто подобно мне испытал плеть Штерринга, кто видел размозженный череп старой ткачихи на мосту Сен-Клер, кого пожирали клопы княжеских тюрем, тот, кто похоронил соратников по уличным боям, кто видел, как сошел с ума Бюхнер, загнанный в тупик полицией и ослабевший в момент поражения, кто знает, как засекли до смерти Вейдига, — тот не успокоится над книгой, тот не может только говорить об освобождении его класса и ждать, распевая песни. Не тому учил нас Гракх Бабёф, не тому учили нас монтаньяры.
Карл Шаппер, вождь «Союза справедливых», тщетно уговаривал Стока ждать терпеливо и готовиться к неизбежному часу расплаты с буржуазией.
В маленькой столовой, где рабочие получали дешевые обеды, «Историю революции» Кабе, сочинения Робеспьера, Сен-Жюста, Буонаротти, — Шаппер и Сток спорили так громко и сердито, что более осторожные посетители опасливо прикрывали двери, ведущие в чулан, прозванный «клубом». Не следовало привлекать спорами шпионящих повсюду агентов полиции.
— Мы ведем себя, как болтливые студентишки! — орал Иоганн, выведенный из себя насмешливой миной Карла Шаппера. — Солдаты учат нас, как действовать. Ефрейтор Брюйан устроил заговор в армии и требовал республики в своих прокламациях, а мы и на это не решаемся.