Юность олигархов
Шрифт:
И вот наконец–то! Из всей кучи этого дешёвого дерьма всё же блеснул один золотник. Один! Но зато какой! Не зря, как оказалось, Стасов папаша протирал свои штаны в конторе несколько десятков лет. Надыбал для сынишки информашку!
И вот вам результат! Что и требовалось доказать: нет человека без изъяна, даже с такой благолепной биографией. Стукачок наш Николай Петрович. Вот так депутат! Стукачок!
Завербован Пекарь был еще в конце семидесятых, когда впервые в составе молодёжной сборной отправился в заграничную поездку. Всего–то в Польшу. Курица не птица, Польша —
И, пожалуй, самое главное — связи с конторой Пекарь не потерял. То есть, выходило так, что всю последующую жизнь он работал под колпаком, точнее, уже под крышей конторы. Кого нужно — сдавал, кое–кого потихоньку отмазывал, пользуясь своим авторитетом и связями прежних кураторов. Те ведь тоже люди: по коммерческой части в основном пошли. А кто и во власть. Сращивание организованной преступности с бюрократией, так это, кажется, в наших газетах называется? «Московский вестник» по этой теме тоже не раз и не два проходился. А тут уж и сам бог велел — прикуп прямо в руки лёг, спорхнул из лубянских запредельных высот. Спасибо тебе, Кот Котофеевич! Твои уши, похоже, останутся на предназначенном им природой месте.
Лёвка сразу загорелся:
— Надо просто под благовидным предлогом потихоньку скинуть информацию его коллегам–конкурентам. Тем, на кого он и сегодня, — Лёвка выразительно постучал по столу. — Они его по стенкам размажут!
— Нет, Лёвка. Не надо быть таким кровожадным, — Гоша ходил по кабинету, пересекая небольшое помещение в сотый уже, наверное, раз. — Мы с тобой добрые, воспитанные люди. Мы с ним просто поторгуемся. Хочу на его рожу белую посмотреть, когда он ксерокопии всех этих бумажек получит.
— Ну да, а он нам с тобой под бензобаки тротила подложит…
— Да что ты, Лёвка, кино про правильных пацанов никогда не смотрел? Один комплект документов мы заныкаем в ячейку одного из надёжных банков. И предупредим Николая Петровича, что в случае каких–то резких движений с его стороны, а уж тем более смерти кого–либо из информированных лиц, все материалы мгновенно будут преданы огласке. Он даже не дёрнется. Что он, идиот что ли? Да уж, наверное, он скорее откажется от котовых ушей и предпочтет вернуть наши деньги, чем раскрыться перед господами синими. Пусть купит у нас заводик, он же всё ещё наш. Чистой воды нормальная сделка, никто не подкопается. И лицо дядя Пекарь сохранит. А больше мы никаких условий ему ставить не будем. Пусть живёт.
— Ну, на идиота он вроде не похож. Да и жизнь у него вполне налаженная, не захочет он рисковать, это правда, — Лёвка заставил себя отказаться от идеи публичного распятия Пекаря. Месть местью, но денежки всё ж поближе к телу.
— Ну что, Лев Викторович? Проект «Наш человек в Гаване»? — Гоша перестал кружить по комнате и плюхнулся в офисное кресло. — Будет тебе, дядя Пекарь, подарок на день рождения. Завтра и получит.
— Идёт, — согласился Лёвка. — Ле Карре отдыхает! —
— Я что тебе, космонавт? — заржал Гоша, в последний момент едва удержав равновесие. — И вот ещё что, мой любезный друг…
Лёвка напрягся, чувствуя в Гошиных словах какой–то скрытый подвох.
— На тот счет, который мы опубликовали в сегодняшнем номере, положи пятнадцать штук, — Гоша крутанулся уже сам, скромненько.
— Да ты что, с ума сошел?! На какой–такой счёт? — округлил Лёвка глаза.
— Не прикидывайся, сам знаешь, — как отрезал Гоша.
Нет, такой его взгляд Лёвке вовсе не нравился:
— Это для Полторадядькиной дочки? Старые грехи замаливаешь?
— И старые, и новые.
— Ладно. Завтра положу, — нехотя согласился Лёвка.
— Я сказал — сегодня! — Гошины брови сошлись в одну прямую линию.
— Ладно, ладно, не заводись, — уступил Лёвка. — У нас ведь всё тип–топ. Можем и в благотворительность поиграть. Всё ж не преферанс. Завтра покусаевские денежки подойдут, а там, глядишь, и Николай Петрович раскошелится…
— Правильно мыслишь, Лев Викторович. Будь добрее и люди к тебе потянутся… Хотя, говорят, некоторые уже и так подтянулись. С кем это тебя опять в «Ностальжи» видели?
— С кем, с кем? С женщиной, знамо дело, — попытался увильнуть Лёвка.
— Нет, Лёва! Виолетта Львовна Спесивцева — не женщина!
— А кто? — в Лёвкиных глазах мелькнул неподдельный ужас.
— Однокурсница моей матери.
— Твоей матери? Ни хрена себе! — Лёвкина челюсть отвисла, делая его похожим на провинившегося щенка.
И тут Гоша добил несчастного:
— И хозяйка канала ВСТ. Ты у неё как минимум пятым будешь.
— В смысле?!
— В смысле — мужем. Четверо уже умерли, — и Гоша захохотал как призрак средневекового замка, схвативший в объятья зазевавшуюся жертву.
Генерал–полковник Юрий Иванович Морозов на десять ноль–ноль был вызван в главный лубянский кабинет, к новому шефу.
Он помнил этот кабинет ещё при Юрии Владимировиче. Тогда там на стене висел один портрет — Феликса Эдмундовича. Теперь же, как с удовлетворением отметил Морозов, портретов стало два: Дзержинского и Андропова. Стало быть, новый хозяин понимает, в каком кресле оказался.
Шеф поднялся из–за стола и вышел, чтобы лично пожать генералу руку.
— Вы меня, Юрий Иванович, наверное, не помните, — он говорил негромко и быстро, — а ведь я под вашим началом ещё в конце семидесятых работал. Правда, недолго, между командировками.
Морозов, успевший хорошенько проштудировать послужной список нового шефа, не стал отнекиваться, лишь уточнил:
— Но лично мы не встречались.
— Точно. Но, надеюсь, сработаемся, — сказал шеф с едва заметной улыбкой и указал генералу на кресло возле небольшого столика, приставленного к рабочему столу. Сам он занял кресло напротив. — Давайте сразу о деле, Юрий Иванович. Нас с коллегами интересует ситуация с «Хронотопом» и «Севернефтью». Кое у кого этот вопрос вызывает некоторое беспокойство.