Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

Башкиров Михаил

Но однажды я получил неординарное письмо - с фронта, от доблестного родителя.

"Дорогой студент, гордись, твой отец - в дыму и пекле. К сожалению, мне не доверили вести в решающую кровавую атаку обескровленное подразделение с простреленным боевым знаменем. К сожалению, мой будущий высокопрофессиональный и сознательный почвовед, все гораздо проще. Город собрал для поддержки морального духа утомленных ратным трудом воинов представительную делегацию. В оную, кроме вашего покорного слуги, лектора по физическим эффектам, вошли: купец первой гильдии, многоуважаемый Абросимов

Ермолай Ермолаевич, полицейский пристав, многоуважаемый Рюхин Федор Федорович, курсистка Фонарева Женечка, премилейшее, обаятельнейшее, мадоннообразное существо, и врач-логопед... Нет, сын, не жди от меня имени, фамилии, отчества этого субъекта... Не буду осквернять белизну листа позорным именем... Резкость тона будет объяснительна, если ты узнаешь о его неблаговидном поступке... Мы были все переполнены, как сообщающиюся сосуды, энтузиазмом и подъемом - и вдруг накануне отбытия на фронт выясняется, что негодяй- логопед демонстративно и трусливо занемог.

Но все же, благодаря Всевышнему, наша сплоченная боевая дружина отправилась к героическим защитникам Отечества в полном составе.

Нет, обмишурившийся логопед не передумал в последний момент, не раскаялся публично...

Нас изволил любезно выручить твой милейший друг и бывший однокашник Остап Бендер, взявший (под псевдонимом Славянский) на себя медицинское просвещение темных солдатских кусанных вшами масс.

Встретили нас сурово, без духовых оркестров и речей.

Обстановка не располагает к мягкотелости и праздности.

Мы готовы с гордо поднятыми головами и внятно бьющимися сердцами осуществить нашу грандиозную программу мероприятий.

Дай Бог победы русскому славному оружию!

За Царя и Отечество!

P.S. Самоотверженный, истинный патриот своей многострадальной Родины, твой достойный друг Славянский добровольно вызвался на посещение передовых позиций.

Увы, я не смог подхватить его героический порыв - в силу объявленной на завтра лекции " О траектории артиллерийского снаряда среднего калибра в пасмурно-дождливую погоду".

Целую! Желаю успехов! Твой папа."

Письмо подняло в моей неокрепшей психике целую бурю сомнений.

Я начал переживать за родителя - шальная пуля может пробить его светлый лоб.

Я начал жутко, до остервенения, завидовать Остапу.

Он - там, в самой гуще судьбоносных событий, он с отчаянным криком "УРА!" ведет ночную разведку боем, он в каске, при погонах с чужого плеча, он лихо размахивает шашкой и рубит, и колет, и лупит, он пережидает ураганный огонь, зарывшись по уши в пропитанный кровью суглинок, он метко снимает набегающего противника пачками.

Точно наяву, я видел, как Бендеру (а не мне), прикалывают к груди сразу четырех "георгиев".

Я ощутил вдруг глубинную потребность в схватывании чего-нибудь острого. Мне захотелось устроить резню и рубку этим немецким выродкам и ублюдкам.

Я даже устыдился той части своей крови, где копошились прусские эритроциты, и уже решил сменить свою прогерманскую фамилию на скромную, не вызывающую сомнения фамилию Гумускин, но тут подоспело второе послание с фронта, но уже не от родителя,

а - Бендера.

"Аморальный дезертир и внутренний разложенец Остен-Бакен, позволь мне в первых строках, без реверансов, вдарить в тыл, и с обеих флангов, по твоему гамадрилу-папахенцию.

Проклятый краевиче-архимедо-ньютоновский мучитель ни в чем не повинных гимназистов вынудил меня, Остапа Бендера, посредством самого низкопробного, пошлейшего шантажа флигелем к совершению окопного круиза.

Кстати, любезный Остен-Бакен, проконсультируйся по приезде на вакации у своей нудной маман насчет своего происхождения. Ну не в гамадрила ты! Преобразиться из тихого учителишки в махрового патриота надо суметь! Впрочем, скорей всего, это защитная реакция интеллигента-хамелеона. Обеляет свою подозрительную фамилию.

Ладно - о фамилиях в другой раз...

Но самое смешное, что я ни капельки не жалею о паломничестве в места несбывшейся славы и утраченной доблести.

Компанию мне составили презабавные экземпляры рода человеческого.

Ермолай Ермолаевич бьет рекорды по уничтожению солдатских пайков, а в промежутках между желудочно-кишечными баталиями показывает желающим карточные фокусы. Ловок, стервец.

Федор Федорович упорно играет с офицерами в "русскую рулетку" и, вновь испытав разочарование от холостого хлопка, наяривает перед нижними чинами на балалайке патриотические мелодии из каторжного репертуара.

Курсистке Женечке каждые полчаса ломает целку очередной поклонник, с капитана и выше.

Гамадрил читает длинные лекции, на которых присутствует до трех вольноопределяющихся.

А я от всей этой канители, заручившись благословлением командира полка, страстно добивающегося курсисткиного тела, рванул на передовую.

Там царило затишье. И мне каждый встречный солдатик по секрету сообщал, что назавтра намечено братание.

Пришлось в спешном порядке подсуетиться.

О, неприглядная картина. Выяснилось, что предыдущее братание с превосходящими силами противника протекало на безобразно низком уровне. Обнимались, целовались, разбежались.

Разврат, да и только.

Для исправления положения я принял соответствующие меры.

Коля Остен-Бакен, более тупых животных, чем русский солдат, представить трудно.

Я им внушал.

Я им втолковывал.

Я потел в агитационном раже.

И кое-что мне удалось.

Мероприятие было направлено в цивилизованное русло.

Поутру двинулись стройными походными колоннами, неся спешно начертанные известковые лозунги.

ДАЕШЬ ШНАПС!

ПРИВЕТ ГЕРРАМ ОТ ШВАЙН САЛА!

КОМРАДЫ! СОЕДИНЯЙТЕСЬ ПО ИНТЕРЕСУ!

ХЕНДЕ ХОХ - НЕ С ПУСТЫМИ РУКАМИ!

Весь залежалый запас обмундирования расторопные фельдфебели спровадили практичным немцам менее чем за час, и те, конечно, уразумели прелести материального братания.

Натуральный обмен развернулся, как на острове Борнео.

Аппетит, как известно, приходит во время еды.

Немцы, иступленно рыдая, стали требовать матрешек, гжельский фарфор, палехские шкатулки, хохломские деревянные ложки, яйки, млеко, блинов и квасу с редькой.