Юность в яловых сапогах
Шрифт:
Наконец, отрывается дверь, и водитель садится на свое рабочее место, посадка объявлена. Старенький «Экарус» открывает свои бока, и дядя Семен ставит в правое отделение Наташины две сумки. Девушка прощается с родителями, целует отца, целует мать и пальчиками машет мне, потом она поднимается внутрь и садится у окна. Я еще сильнее жалею, что пришел на автостанцию. До отправления автобуса остается десять минут, и я мучаюсь вопросом уходить мне сейчас или еще и помахать вслед удаляющемуся транспорту. В конце концов я нахожу в себе силы попрощаться с тётей Леной и дядей Семеном до убытия
В нашей ставшей совсем недавно комнате только один Василий. Мои товарищи куда-то подевались. На мой вопрос он качает головой и продолжает свое занятие. Лейтенант сидит на кровати с гитарой и мурлычит под аккорды, выбиваемые из инструмента. Я ложусь на свою кровать и закрываю глаза. Музыка меня совсем не раздражает, она даже навевает на меня какое-то спокойствие, граничащее с безразличием. Я ругаю себя за то, что пошел провожать Наташу на автостанцию. Перематываю все свои слова и поступки, ее поведение и начинаю пилить себя за неправильное поведение.
Внезапно Василий обрывает свое брынчание и смолкает.
– Я тебе не мешаю? – спрашивает он меня.
– Нет… играй, мне нравится гитара…
– Ладно, тогда спою, - он устраивается поудобнее и из его инструмента начинает литься красивая мелодия, а его голос звучит мягко, вкрадчиво и печально, под стать моему настроению.
– Я сам из тех, кто спрятался за дверь
Кто мог идти, но дальше не идет
Кто мог сказать, но только молча ждет
Кто духом пал и ни во что не верит.
Моя душа беззвучно слезы льет.
Я песню спел она не прозвучала.
Устал я петь мне не начать сначала,
Не сделать первый шаг и не идти вперед.
Я тот чей разум прошлым лишь живет,
Я тот чей голос глух и потому,
К сверкающим вершинам не зовет
Я добрый, но добра не сделал никому
Я птица слабая мне тяжело лететь.
Я тот, кто перед смертью еле дышит,
И как не трудно мне об этом петь,
Я все-таки пою ведь кто-нибудь услышит…
Он смолкает, и гитара молчит. Я тоже молчу, мне понравились слова и мелодия, а голос у Василия оказывается приятный и звонкий, хотя эта песня не требовала наличие голоса, ее можно просто рассказать. Но от того, что он ее спел, она не стала хуже.
– Хорошая песня, - наконец, я нарушаю молчание, - сам написал?
– Нет! Я так не смогу! Это группа «Воскресение». Слышал о такой?
– Нет. А еще что-нибудь спой из ее песен, - прошу я его.
Он побрынькивая струнами молчит, видимо думая, что мне еще спеть. Потом, решив дилемму хозяина, гитара вновь звучит нежно и спокойно, без надрывов подъездных посиделок.
– О чем поет ночная птица
Одна в осенней тишине?
О том с чем скоро разлучится
И будет видеть лишь во сне.
О том, что завтра в путь неблизкий,
Расправив крылья, полетит.
О том, что жизнь глупа без
И правда все-же победит.
Ночные песни птицы вещей
Мне стали пищей для души.
Я понял вдруг простую вещь:
Мне будет трудно с ней проститься.
Холодным утром крик последний
Вдруг бросит в сторону мою.
Ночной певец, я твой наследник,
Лети, я песню допою.
* * *
Игра у меня не клеится. Я почти не заработал вистов, но зато моя гора взлетела до небес. Еще бы! Взять три взятки на «мизере» и хорошо еще «паровоза» не получилось мне впихнуть, а то бы сидел с восьмью взятками. Обычно я играю неплохо, но сегодня со мной происходит что-то странное, я не думаю об игре, а все мои мысли улетели вслед за автобусом, на котором уехала Наташа. Логически я не могу себе объяснить странные ощущения, возникшие после прощания со своей девушкой. Я понимаю, что через два дня я ее вновь увижу, но это не успокаивает меня, а наоборот теребит душу, выматывает ее и вселяет в меня незнакомое мне ранее нетерпение, будто что-то свербит в моей попе.
– Принц! Очнись! – толкает меня Серега, с которым мы играем сейчас висты. – Эдак ты и меня поднимешь в горе! Внимательнее! Внимательнее…
– Пардон, - я забираю только что брошенную карту, понимая, что ею я могу лишить Бобра еще одного виста.
– Что с тобой? – не в шутку начинает беспокоиться мой напарник по игре.
– Не пойму… - качаю я головой, - сам не понимаю, что-то рассеянный какой-то, нет настроя на игру…
– Бывает… - соглашается со мной лейтенант, третий игрок. У него все идет прекрасно, и он в хорошем выигрыше.
Я домучиваю эту игру и после подсчета оказываюсь в большом проигрыше перед Василием и в маленьком перед Бобром. Лейтенант не курит, и мы выходим с Серегой в коридор покурить после тяжелой игры. Хорошо мы не играли на деньги, это было условие лейтенанта, он сразу предупредил, что с курсантов не возьмет. Мы думали, что он отказывается, потому что плохо играет, но оказалось, что его игра великолепна и его условие вовсе не в его боязни проиграть.
Мы возвращаемся в комнату. Василий лежит на кровати и листает какую-то толстую книгу. Это альбом с репродукциями. Он не спеша переворачивает лист, подолгу останавливаясь на каждом. Я заинтересованно подхожу к нему и начинаю подсматривать за перелистываемыми картинами.
– Что, интересуешься живописью? – спрашивает он у меня.
– Да, нет. Просто интересные картинки…
– Картинки! – присвистывает лейтенант. – Это не картинки, а репродукции шедевров мирового импрессионизма! Картинки!
– Прости, но я совсем не понимаю в живописи. Вот эти, к примеру, совсем не прорисованы, словно черновики. А вот у наших художников смотришь и словно фотография перед тобой! Так точно отображено все! Я как-то был в Крыму и видел картины, не помню фамилию художника, так мне очень понравились они! Особенно там, где нарисована ночь, свернутая тетрадь и лунный свет. Вот здорово! Там листы ну, словно вот-вот тетрадь распрямится!