Юный свет
Шрифт:
– Договорились уже. Выкладывай.
– Клянешься? Пресвятой Богородицей и дорогим Иисусиком?
– Пожалуйста.
Я послюнявил два пальца и поднял их вверх. Она засмеялась и захлопала в ладоши. На ней были пестрые шорты и майка, а когда она вздергивала плечики, эти худобышки были вполовину уже ее кудрявой головки.
– Представляешь, Юли, мы поедем на каникулы! К бабушке в Шлезвиг!
Я опустил ложку с кукурузными хлопьями, уже поднесенную было ко рту.
– Что ты говоришь? Когда?
Она с такой силой заболтала
– Послезавтра! Послезавтра!
– Ты прикалываешься. Откуда это вдруг взялись деньги?
– Понятия не имею… Мы поедем в дом с коровами, и у меня будет пони и картофельные оладьи с протертыми яблоками. И велосипеды там тоже есть. А сразу за полем море.
– Тогда я смогу опять порыбачить! Дед точно даст мне удочку. А потом закоптим рыбу у него в печке и привезем сюда. В последний раз я поймал двух линей и угря.
– Я знаю. А еще свалился с лошади.
– Ну, этого ты как раз знать не можешь. Ты была еще очень маленькая. Это тебе папа рассказывал. Да и не упал я по-настоящему, а так, съехал набок. Попробуй поскачи без седла! Это тебе не на карусели. Там нет ручек, держаться не за что.
– Ну и что? Мне все равно. А как думаешь, мне разрешат спать на сеновале?
– А почему бы нет? Бабушка не настолько чопорная. Может, мы даже яички найдем. Куры иногда удирают туда и несутся там.
– Вот здорово! – Она вскинула обе руки вверх. – Я так счастлива! И мне сегодня так хорошо. Не споешь мне из «Мэгре»? Пожалуйста, Юли, ну совсем чуть-чуть.
– Потом. Дай доесть. А как мы поедем? На поезде? Или нас отвезет дедушка Юп?
– Только не это. С дедушкой Юпом я не поеду. У него в машине так противно пахнет, и он всегда кладет мне…
Она замолкла в испуге. Мы не услышали ни маминых каблуков, их тук-тук по лестнице, ни поворота ключа в замке, но в большой комнате вдруг заиграло радио. Софи тут же вытащила тигра из молока, стряхнула капли. При этом она смотрела на меня, выпучив глаза.
– Ты мне обещал, – прошипела она, – горе тебе, если выдашь!
Мы вошли в комнату. На диване лежала плетеная сумка, на столе – стопка пеленок. Все выглажены. С крохотной малышкой на руках, завернутой в светло-желтое одеяло, мать стояла у окна, смотрела на улицу и раскачивалась в такт песенки по радио, тихонько подпевая при этом. Софи плюхнулась в кресло.
– Что случилось? Она заболела?
Наморщив лоб, мать повернула голову, но не произнесла ни слова.
– Смотри, она даже не плачет.
Софи поджала под себя ноги.
– Долго она у нас будет?
– Она спит.
Потом мать посмотрела на меня, мои грязные штаны, и у нее в глазах промелькнул оттенок раздражения.
– Позавтракал?
– Да, кукурузными хлопьями. А пятна – я не виноват. Толстый и Марондесы, я имею в виду, их было трое, а потом я упал в грязь и…
– Ладно, ладно, не так громко. – Она оглядела малышку, подтянула повыше край одеяла. –
Она показала в угол, на подставку с цветами. Ее сигареты лежали рядом с горшком.
– Прикуришь мне? Умеешь?
– Кто? Я? Конечно…
Софи спрыгнула с кресла.
– Подожди, я зажгу!
Мать уставилась на нее.
– Тише, черт побери, – прошептала она, – я рада, что она наконец-то заснула.
Софи оттопырила нижнюю губу, чиркнула зажигалкой. Пламя взмыло вверх. Я выдохнул дым, не закашлявшись, а когда передавал сигарету матери, она слегка улыбнулась, одним уголком рта.
– Каков плод, таков и приплод. Ничего не поделаешь…
Прежде чем затянуться, она провела большим пальцем по фильтру, а моя сестра открыла сумку, изучая пузыречки и баночки.
– Мамочка, – она обнюхала соску медового цвета, осторожно лизнула ее языком, – ты же хотела что-то сказать Юлиану.
– Правда? Я хотела? – Запрокинув голову, мать выпустила дым к лампе вверх. Потом подмигнула мне. – Так, про что это мы… Я что-то запамятовала. Не поможешь мне, Юли? Ты ведь знаешь, что я хотела тебе сказать?
Я ухмыльнулся, а она сделала еще одну затяжку. Малышка пошевелилась под одеялом, крохотные ручки, показавшись из-под края одеяла, беспорядочно замахали в воздухе, и сразу после этого она начала кричать, правда, не очень громко. И звучало это словно издалека, с каким-то хрипом, как голоса в телефоне, который мы раньше мастерили из консервных молочных банок и веревок.
– Ну, началось. Подержи-ка!
Мать протянула мне сигарету, положила ребенка на стол и развернула одеяльце. Софи скривила физиономию.
– Обгадилась?
– Эй! – Кнопки на ползунках были из прозрачного пластика. – Как ты выражаешься?
– А что? Фрау Гимбель всегда так говорит. Коринна опять обгадилась.
– А мы так говорить не будем! – Она сложила пеленку конвертиком. – Последи, чтобы ребенок не упал.
И ушла сама в ванную.
Софи подошла к столу, склонилась над младенцем. Рот широко разинут, глаз не видно, голова красного цвета. Сестра сморщила нос, засунула язык за нижнюю губу и собезьянничала, подражая плачу малышки. При этом она приставила руки к вискам, изображая большие уши. Я пихнул ее.
Мать принесла губку и тазик с водой.
– Значит, Юли, слушай, что я тебе скажу. – Тремя пальцами она взяла малышку за ноги, приподняла ее и промыла ей попку. – Выходит так, что оперировать меня не будут. Но врач говорит, мне необходим отдых. Надо успокоить нервы. Поэтому мы могли бы поехать к бабушке и побыть у нее пару недель. Обидно лишь, что отпуск отцу сейчас не дадут. – Я сел на диван, а она посмотрела на меня, сдвинув брови. – Скажи, а чего это ты до сих пор держишь сигарету?
Рядом со спинкой стояла пепельница на ножке, и я положил сигарету туда. Потом потрогал головку ребенка, нежные черные волосики.