Юрий Долгорукий и византийская принцесса
Шрифт:
На столах стояло множество посуды золотой и серебряной, огромные серебряные, позолоченные чаши, кубки, рюмки дивной работы; служки носили множество яств: были тут тетерева, гуси, лебеди, журавли, рябчики, голуби, куры, зайцы, оленина, вепрятина, телятина, всякие напитки: вино, мед, чистый и варенный с кореньями, квас. Слуги, обливаясь потом от спешки, на пальцах несли тарелки с жареным мясом, другие обмахивали боярина для прохлады, третьи держали серебряные умывальницы, несли горячую воду, чтобы споласкивать руки.
Время от времени игумен Анания, который почти не ел и не пил ничего, пытался начать свой рассказ:
– Когда я был в Кведлинбурге, германский император сказал мне…
Однако Войтишич не давал ему закончить, кричал:
– Игумен соткан из слов, как моя одежда из шерсти, будь оно проклято! Я же сколочен из дела, будто корабль из дубовых досок! Но все славные дела в прошлом, ныне же не происходит ничего. Правда, лекарь, будь оно проклято!
– Напомнить должен, – сказал Дулеб, – что я прислан великим князем Изяславом, дабы гнать след в деле убийства князя Игоря. Неделю назад в Киеве произошло убийство. Князь Игорь, – ведомо тебе, наверное, – принял перед этим схиму в монастыре святого Феодора, где игуменом…
– Игумена знаю, – засмеялся Войтишич, – Анания доводится мне шурином, как праведный Лот был шурином Аврааму. И как Лот был единственным праведником в проклятом богом Содоме, так и Анания в Киеве! Ибо если этот город заслужил себе праведника, то им может быть только игумен. А мы не праведны, будь оно проклято! Я пятьдесят лет махал мечом, словно цепом, какое уж тут праведничество! А что Игорь убит – не слыхал, не слыхал… Князь никудышный был, отступился от своего слова, еще и не договорив до конца, мужей лучших от киевлян защитить не хотел, с первого дня пустил все на темный люд, а только убивать его не за что, потому что убивают лишь достойных того, твердых супротивников. Как, игумен?
Игумен молчал почтительно и торжественно-печально.
Войтишич незаметно для гостей показывал слугам, кому доливать, и, не переставая смачно чавкать, заговорил, нагнувшись почти к самому лицу Дулеба:
– Дорогой ты мой, я тебе скажу. Ты человек мудрый, но моложе меня вдвое, а то и больше, ты еще не все знаешь, будь оно проклято. Что такое князь? Это щит всей земли. А что такое земля? Леса, воды, звери и птицы небесные, небо и солнце? Нет, земля – это лучшие люди, рожденные или избранные, выделенные, заслуженные. Настоящий князь тот, кто умеет оберегать лучших людей. Таковы были Владимир и Ярослав, таковы были Мономах и Мстислав, и Всеволод Ольгович тоже такой, и князь Изяслав ныне тоже такой. А Игорь? В тот день, когда стал он князем, собрались киевляне в Софию, и целовали мы князю крест в знак подчинения, а он целовал нам крест на защиту киевлян – и все бы хорошо. Но какие-то людишки бросились на Подол, собрались возле Туровой божницы, заколотили новое вече, будь оно проклято! Что должен делать настоящий князь? Послать воеводу с дружиной и разогнать горлопанов, будь они прокляты! А князь Игорь с братом Святославом и дружиной едет на Подол и так боится киевских крикунов, что не приближается к ним сам, а посылает Святослава. Тот истово целует крест, чтобы киевляне сами себе избирали тиунов и тысяцких. Слыхивали ли когда-нибудь такое в Киеве! Игорь тоже целует крест. Великий князь одним поцелуем отдает всех лучших людей – и кому? Тем, что выползли из нор? Да на них не удержишься, потому что они снова туда же заползут, будь оно проклято, а под солнцем останутся только лучшие люди! Не так ли, игумен? Молчи, я и так знаю, что ты скажешь. Плохо, когда князь калека телом, еще хуже, когда он и душой калека! У Игоря болели ноги, а в Киеве он сразу же выдал, что слаб и душою тоже. Если же народ допускает, чтобы им управляли калеки, и народ такой – тоже калека. Мы, киевляне, не такие, будь оно проклято. А потому не стали держаться Игоря и призвали Изяслава. Князя настоящего, души широкой, ума высокого, державного. А Игоря отстранили, потому что Киев такой город, что отбрасывает все негодное для него. Отбрасывает, отстраняет, но не убивает. Мы князей не убиваем. Тут никто не убивает князей.
– Но ведь убит, – напомнил Дулеб.
– Дорогой мой, – наставил на него поднятые ладони Войтишич, – ты мудрый лекарь и должен знать, кого какая хворость донимает. Кто на чем сидит, то у него и болит. Князей убивают только князья, будь оно проклято!
Иваница под эти разглагольствования спокойно встал из-за стола и направился к двери.
Ноги вынесли Иваницу в темные переходы воеводского дома, переходы запутанные и опасные, ибо все здесь строилось так, чтобы преградить путь незваному, ошеломить и обескуражить несмелого, устроить в нужном месте засаду на дерзкого. Все это не касалось Иваницы, он не знал страха, он продвигался по запутанным переходам Войтишичева дома и с точно таким же беззаботным достоинством, как где-нибудь в поле или в негустом лесу. Ему было радостно от того, как умело выскользнул он из-за воеводского стола, где сидению, казалось, не будет конца и где ты сидел, будто завязанный в мешке, не ведая, что творится вокруг тебя. А к такому состоянию Иваница приноровиться никогда не мог, да и не хотел приноравливаться, потому что человек должен собственными глазами осмотреть все вокруг, если не хочет оказаться в безвыходном положении.
«Ежели спросят, – решил Иваница, – скажу, что иду справить нужду». Но никто его не спрашивал, никто и не повстречался у него на пути, лишь когда оказался во дворе, едва не налетел на празднично одетого высокого человека, который шел прямо на Иваницу, шаркая ногами так, будто разгребал снег. Видно, тоже гость Войтишича, хотя и запоздалый, да и не из тех, которые ждут, пока их позовут да накормят, – уже где-то хватил капельку, которой не мешкая и похвалился, дохнув на Иваницу таким густым перегаром, хоть с ног падай.
– Ты кто такой? – хрипло и властно крикнул человек.
– А ты кто? – весело полюбопытствовал Иваница.
– Тебя спрашиваю!
– А я тебя спрашиваю.
– Меня знает весь Киев!
– Я не знаю – вот тебе и не весь Киев.
– Петрило. Слыхал?
– Нет.
– Не слыхал? А вот я застану тебя с непочтительной речью супротив князя нашего, либо ночью со светом в жилище, либо… Будешь знать тогда восьминника Петрилу.
– Не мог ты найти приличнее работы? – с улыбкой спросил Иваница.
– Да кто ты, чтобы так вот мне суперечить? – закричал Петрило.
– Иваница.
– Иваница? А что это такое?
– Иваница, да и весь сказ. Разве мало?
– Чего слоняешься в сем дворе?
– Сидел за столом у воеводы, а теперь взял да и встал.
– Ты? У самого Войтишича за столом? Простой смерд? И встаешь раньше всех?
– Время от времени приходится относить куда-нибудь паскудство, которого набираешься за такими столами. Или, может, нужно было беречь, покуда ты придешь и заберешь у меня?
– Люб ты мне, – хлопнул Иваницу по плечу Петрило, – отнеси свое и возвращайся к столу. Выпьем с тобой. Выпьем и послушаем старого Ивана. Знаешь, куда тут идти?
– Найду. И без восьминника найду…
Петрило снова начал разгребать невидимый снег, направляясь в воеводские палаты, а Иваница продолжал слоняться по суровому подворью воеводскому, изо всех сил прикидываясь дурнем и тем временем окидывая пристальным взором все подозрительное или просто такое, что могло бы ему пригодиться. Сразу нужно отметить, что не обнаружил он ничего и возвратился к пирующим чуточку обеспокоенным, потому что не привык к неопределенности и неизвестности.
За трапезой ничего не изменилось. Точно так же бесшумно метались служки, нося новые и новые яства, точно так же разглагольствовал Войтишич, точно так же пытался похвалиться услышанным то от патриарха, то от германского императора, то от короля франков, то от самого папы римского сухой как щепка игумен, который, собственно, за всю свою жизнь не выезжал из Киева даже в Вышгород. А врал лишь для самовозвеличения, да еще, быть может, ради придания веса своему родичу Войтишичу. Дулеб, как и до того, в разговор почти не встревал, только время от времени пытался возвратиться к тому, что было для него важнее всего на свете, однако Войтишич избегал даже самого слова «убийство», в чем имел теперь сообщника – Петрилу, который, перегибаясь через весь стол, кричал Дулебу: «Лекарь, отведай-ка вот этого! Плюнь на все и отведай!»