Юрий Звенигородский
Шрифт:
Юрий встал. Голова раскалывалась противоречивыми мыслями.
— Ты вот что, Асай. Где твой друг?
— В сенях, Гюргибек.
— Зови челядь, что не дали уйти.
Оружничий помотал башкой:
— Убей, не могу.
— Клянусь, спасу твоего приятеля, — перекрестился князь. — Худа ему не будет.
Асай кивнул и исчез. Стало быть, поверил. Юрий прошел в сени. В колеблющемся сиянье свечи увидел молодого богатыря, каких не помнил среди ордынцев: рост — под дверной косяк, лик бел, смоль волос кудрява, стеганый архалук с чужого плеча — по пояс.
— Здрав будь, Каверга, — начал Юрий. —
Сотник склонился поясно. Однако молчал.
— Не понимаешь по-нашему, — догадался Юрий. — Хотел тебе объяснить: схоронись у меня. Наши поймают — пытка. Свои дознаются — опять пытка и смерть. Мой слуга — твой друг, стало быть, я не выдам. Выживем вместе, погибнем, — как Бог даст. Сейчас Асай растолкует.
Каверга густым басом произнес:
— Не надо.
— Чуть не чище меня говоришь по-русски? — насторожился Юрий.
Сотник Темир-Аксака осклабился:
— Я три года у вас посольничал на Ордынском дворе. Тебя знаю, брата твоего, великого князя, знаю. Вот стою, думаю. Видно, ты прав: сделано мною доброе дело, теперь лучше не показываться ни вашим, ни нашим.
Вернулся Асай. Челядь стала заполнять сени. Юрий велел:
— Оставьте нас одних. Пусть подадут в столовую палату еду.
Спустя малое время русский князь с азиатским сотником сидели за одним столом. Каверга расспрашивал:
— Как мыслишь, Юрий Дмитрич, устоит Русь против Темир-хана?
— Устояла же против Мамая, — напомнил Юрий.
Каверга трижды цокнул языком:
— Теперь у нас много нового. Темир-хан создал пешее войско, не хуже конного. Окопных дел мастера скроют воинов в длинных ямах, закрытых огромными щитами. Боевые тьмы имеют могучий центр. Он — из семи соединений, бросаемых туда-сюда. Два — в запасе. Сколько темников у вас наберется, как думаешь?
Юрий пожал плечами.
— У нас — сорок! — гордо осведомил Каверга.
— Четыреста тысяч войска? — не поверил князь.
Сотник вскинул голову, потом покряхтел и махнул рукой:
— Но это еще не значит, что можно будет послать сеунч [58] . Победитель неясен. Вы станете защищать свою землю, какая она ни есть. А воины Темир-хана… Я разговаривал с одним из Ургенча. Тьфу, говорит, на русские холода, на скудные овечьи отары, на лесной бурелом! Так-то, князь.
Помолчали, каждый со своими мыслями. Потом перебежчик завершил разговор:
— Войско Темир-хана — чужой для меня улус. Знаю: налетевшая сила уйдет. Взамен злосчастному Тохтамышу в Больших Сараях явится новый великий хан. Там ждет меня высокое место. Поможешь пересидеть, всегда буду твой слуга.
58
Сеунч (тат.) — донесение о победе.
— Может, откроешься государю-брату? — спросил, подымаясь, Юрий.
Каверга отрицательно помотал головой:
— А вдруг не даст веры даже тебе, тем более мне? Василий Дмитрич, говорят, все решает вдруг. А я не играю с судьбой вслепую.
На том и расстались. Асай по указке дворского обустроил друга в удобной потайной комнатке обширного теремного подвала.
На другой
Так и не решил ничего, пока не взошел в Переднюю, где застал многих бояр во главе с дядюшкой, князем Серпуховским.
— Вот и Юря! — обрадовался Владимир Андреевич. — Вместе брали Торжок, вместе защитим Москву.
Юрий был удивлен: его новость, уже не новость! Вошел старший брат-государь и с порога объявил:
— Елец взят. Тамошний князь Федор пленен. Жители перебиты или уведены в рабство. Сейчас Темираксаковы полчища разоряют рязанский юг.
Вот так новость — ушат ледяной воды! И все же одно согрело Юрия: враг принялся за Рязань, тамошний князь Олег побежит в леса, зятю же, гостю его, изгою Смоленскому, разумнее спасаться в Москве, а не в дебрях, значит, возможна встреча с Анастасией. И тут же иная мысль зачеркнула первую: лесные дебри могут смолянину показаться надежнее обреченной Москвы. Такое законное опасение он не успел опровергнуть, ибо в Передней произошло движение. Раздался стук посоха. С панагией на груди, в белом клобуке вошел митрополит Киприан. Во взоре — твердость, в сжатых устах — решимость. Видимо, на сей раз не помышлял бежать в Тверь, как при нашествии Тохтамыша. Осенил благословением всех присутствующих, опустился на припасенное ему место.
Заговорил государь Василий.
— Москву поручаю герою Куликова поля Владимиру Храброму. Оставляю крупную воинскую засаду. Сам со своей силой стану на Оке. Там защищу наши рубежи. Не перейду ее, как отец перед Донским побоищем. Пусть пришелец перейдет.
— Успеть бы силу собрать до его прихода, — подал голос Юрий.
Старший брат отвечал:
— Сила собрана. Еще в апреле, после разгрома Тохтамыша на Тереке, я принял меры, не полагаясь на авось. Легче распустить войско, нежели собрать. Так ли?
— Так, так, — воодушевленно загомонили бояре.
— Мы, победители кровоядца Мамая, готовы и ныне сесть в боевые седла, — объявил Владимир Данилович Красный-Снабдя.
— Мечи наше не заржавели, — поддержал его Тимофей Васильевич, брат последнего тысяцкого.
Государь оглядывал стариков с благодарностью. Вспомнил:
— Да. Где наш богомолец?
Киприан встал, опершись на митрополичий посох.
Василий не начинал речи, сбираясь с мыслями.
— Христианские добродетели, — строго заговорил первосвятитель, — как всегда, нам помогут восторжествовать в бедствии. Храмы будут открыты с утра до глубокой ночи. Кому ратное поле не по плечу, поспособствуют воинам молитвами и постом.
— Высокопреосвященный владыка! — тихо перебил его государь. — Пошли вящих духовных лиц во Владимир за иконой Девы Марии, с коей предок наш Андрей Боголюбский переехал туда из Вышгорода. Он успевал в делах и побеждал с Ее помощью… Доставь святыню в Москву. По заступе Пречистой, даст Бог, и мы одержим победу.
Вздох всеобщего одобрения был ответом на счастливую мысль.
Соборование окончилось.
В Набережных сенях дядюшка Владимир Андреевич придержал Юрия:
— Подбери проворного молодого боярина для посылки во Владимир со стариками. Так будет вернее.