Юркины бумеранги
Шрифт:
– Твоя мама скорее на Нину похожа, – и это была правда, – вожатую третьего отряда. Знаешь?
Васька крутанул пальцем у виска.
– У нее же глаза черные, а у мамы – синие. Как у тебя.
«И как у тебя», – мысленно добавила я.
– Я же не виноват, что на фотографии не видно, – внезапно обиженно сказал Васька, забирая снимок, – а рисовать, как Савушкин, я не
Сказал и ушел. И весь день на меня не смотрел. Я чувствовала себя виноватой. Отношения у нас с ним совсем разладились. Он со мной даже не разговаривал. А что я сделала-то?!
Впрочем, Ваське было не легче. Он притих, вечно думал о чем-то или, наоборот, старался не думать, будто боролся с какими-то своими мыслями. А однажды подошел ко мне и, покусывая нижнюю губу, выдал:
– Маша, а ты уверена, что у тебя никогда ребенка не было?
Не знаю, как Васька, но я-то в своем уме и точно знаю, что детей у меня не было.
– Ты что надумал, Вась? – тоскливо спросила я.
– Ну, а вдруг ты моя мама, а сама об этом не знаешь? Ведь ее не нашли тогда под завалом, может, она… ты спаслась, только память потеряла?
Я ему попыталась объяснить, что так не могло быть, но он не стал слушать, крикнул:
– Ты не понимаешь! – И убежал. И опять замолчал.
Но я понимала, как же я его понимала! Но не могла же я в самом деле стать его мамой! Если бы у Васьки отца не было, я бы без разговоров взяла его себе, но…
Он мучился, я мучилась…
И тут к Ваське приехали. Я стояла на крыльце нашего корпуса и видела, как Васька бежит раскинув руки навстречу высокому мужчине в смешной, какой-то детской, панамке. Васька повис на нем, в шею вцепился и не слезает. А отец смеется, что-то говорит ему… И мне захотелось плакать. Конечно, кто я ему? Вожатая, которых у него было выше крыши! Зачем я Ваське, когда у него такой отец?
Васька пришел сияющий.
– Маша, а папа на два дня останется! Ему директор разрешил и ключ от гостиной уже дал. Маша, можно я с ним ночевать буду?
– Ну конечно, – отрешенно ответила я.
Я радовалась за Ваську, но не могла отделаться от чувства, будто у меня что-то отняли. Васька сел передо мной и Савушкиным на корточки (мы на полу отрядную газету рисовали) и затарахтел:
– Представляете, я думал, он в экспедиции, а он взял и приехал. А я в лагере! А он сразу ко мне! Ой, Маша, он мне такой красивый камень привез, говорит, что раскопки ведутся недалеко от моря и там этих камней завались! Они теперь в Грузию поедут.
Что-то я к Дадхо в гости захотела…
– Савушкин, а ты моего папу нарисуешь? Он согласился позировать. – Васька стрельнул на меня синими искрами глаз. – Я его портрет Маше подарю, чтобы она своего народного артиста забыла.
Я огрела Ваську мокрой тряпкой: вот нахал!
Он по-девчоночьи взвизгнул, дернулся. И конечно же пролил стакан с водой на газету! Нам пришлось рисовать все заново, но мне было все равно, потому что Васька сказал:
– Савушкин, ты и меня нарисуй. А то я уезжаю, меня папа с собой берет. Только я позировать не буду, ты – по памяти.
…Ох, Васька-Васенька! Он познакомил меня со своим папой, его звали Сергей Алексеевич. Когда он улыбался, в его карих глазах зажигались золотые искры. У Васьки, наверное, отцовский характер. И тут еще он подходит ко мне и говорит:
– Маша, а вот у меня папа спрашивает, где таких красивых, как ты, вожатых берут? Что ему ответить?
– В огороде выращивают, – мрачно отвечаю я.
Тогда Васька становится грустным.
– Маш, а ты моего папу полюбить совсем не можешь, да?
Я столбенею.
– Что ты выдумал, а?
Васка опустил голову ниже плеч и выдавливает из себя тяжелые, как камни, слова:
– Ну ты бы тогда мне как мама была. На самом деле…
Я чувствую, что зареву сейчас. Особенно если вспомнить, что вещи Васькины уже собраны и после обеда он с отцом уезжает. Как перед маленьким, я сажусь перед ним на корточки, чтобы заглянуть в глаза, и говорю:
– Васька, я в гости к тебе приеду… Хочешь?
Но он отчаянно замотал головой: нет!
– Ты приедешь и уедешь. И опять навсегда. Как мама.