Южное седло
Шрифт:
Проклинаю выпавший вчера вечером снег. Он совершенно уничтожил следы. Нам приходится пробивать порой по колено в снегу, новую тропу. Останавливаюсь поправить два покосившихся флажка; мы снова отдыхаем, однако не так долго, как вчера. Удивительно, как за три проведенных здесь дня мы акклиматизировались и как улучшилось наше дыхание. Нам кажется, что мы двигаемся так же быстро, как в Альпах. Впрочем, в будущем кино покажет, что это не так.
Наконец! Взглянув налево, видим коробки, обозначающие месторасположение лагеря IV. Пара сотен медленных шагов, и мы пришли, особенно радуясь тому, что дотащили сюда оставленные ранее грузы. Время 12.20. Коробки, частью цилиндрические, частью квадратные] остались от швейцарцев. Одна из них содержит продукты питания: овоспорт, витавит, нескафе, сыр и даже банку апельсинового сока, которую Канча успел проткнуть ледорубом. Я объявил о приказе Джона, запрещающем открывать ящики с продуктами, однако хотел соблюдать это правило в те однообразные дни, когда здесь соберется весь коллектив. Ругая «преступника», мы не можем устоять, чтобы не вкусить плодов «преступления». Но вообще есть не очень хочется — немного малинового джема со снегом и шоколада. Приятнее всего посидеть. Внезапно слева, со стороны трещин, под западным гребнем раздается шум. Лавина! Сильный треск, затем низкий гул. Обломки величиной с добрый собор отделяются от нависающих сотней метров выше ледяных сераков и валятся вниз. Падая, они разбиваются в пыль и катятся волна за волной, заполняя легкой дымкой ущелье. Грег мгновенно выхватил свою камеру и лихорадочно снимал. Я стоял в трансе, следя взором, как медленно оседает каждый вал снежной пыли. К счастью, наш лагерь расположен в центре, вне опасной зоны.
Пока мы сидим, Эверест и Лхоцзе исчезают в дымке светящегося тумана. Солнце пробивается через вуаль, которая, кажется, ещё более усиливает жару. Поднимающиеся к Кхумбу облака заволакивают скалы Нупцзе. Когда мы начинаем спуск, уже падает снег, почти горячий снег. Так душно, что даже теперь мы не рискуем надеть плащи и предпочитаем наблюдать, как снег тает на обнаженных руках и затылках. Настроение шерпов в корне изменилось. Они несутся вниз во всю прыть, с криками и песнями, неохотно уступая сагибам лидерство, которое последние стремятся всячески удержать за собой, дабы не мчаться слишком быстро. Снежные мосты через трещины по-прежнему ненадежны, а шерпы по-прежнему склонны к бегу и прыжкам. Спустившись ниже, попадаем в привычный послеобеденный снегопад. Приходится сделать остановку и одеться потеплее. И опять вперед, подгоняя друг друга, прыгая, скользя, с шутками и остротами. Пересечение ровного участка снова требует многочисленных зигзагов. Попадаются раздражающие подъемы, весьма утомительные, так как темп и дыхание уже настроились на спуск. Слева, в стороне, виднеются жалкие остатки швейцарского лагеря III — небольшая кучка банок с пеммиканом. Мрачный туман скрывает «трещину Ханта» и мост. Одолеваем последний снежный холм. Внезапно неясные желтые очертания палаток просвечивают сквозь мрак. Приближается высокая, хорошо укутанная фигура — Том Стобарт, как всегда, в погоне за кинокадрами.
Пемба, к счастью, уже вскипятил воду, что требует немало времени, когда её приходится топить из снега. Скоро появляется чай, затем по специальному запросу Грега суп и снова чай. Жара и усталость высосали из нас всю влагу. Мы болтаем о том, как идут дела в Базовом лагере, и радуемся, что находимся в таком приятном месте. Мы вернулись в 2.45, что по гималайским стандартам означает вполне приличный рабочий день. В 4.30 мы уже в спальных мешках. Вскоре в палатку вползает холод, и мы надеваем теплое белье. До ужина необходим ещё один выход: раздать шерпам пилюли и сигареты, поболтать малость с ними и заказать Пазанг Дава приготовить вдоволь картошки с мясом и почки (чтобы компенсировать вчерашнего яка). В 6.30 снова появляется Гомпу с ужином. Кофе, трубка и беседа с Томом, оставшимся здесь ночевать. Затем пытаюсь почитать при свете свечи, однако лежать очень неудобно. Верчусь и извиваюсь, поясница затекает, снова верчусь и куда-то скатываюсь. В 8.30 решаю в последний раз подкачать матрац.
Занятный матрац. Как я уже говорил, клапаны обладают жутким темпераментом. Если я к ночи накачаю матрац до отказа, то к 6 часам утра я лежу почти на земле. Поэтому я подкачиваю его непрерывно, скорчившись, с согнутыми коленями. Странный свет пробивается сквозь стенки палатки. Я должен вылезти. Впереди, по ту сторону ущелья, словно сбитая на бок сутана монаха-доминиканца, ослепительная, белоснежная Пумори отражает лунный свет; нереальность вершины усиливается кольцами тумана, скрадывающего и искажающего её очертания. Ближе к нам ускользающий в сторону обрыв гребня преграждает путь свету. Его ледяные склоны отливают чистым серебром на черных скалах. Квадратные, похожие на ломти гигантского пирога сераки ледопада все ещё купаются в серых полутонах. Но за ними, высоко над Цирком, зубчатый черный гребень Лхоцзе пересекает лунный диск.
Я стою, зачарованный красотой, жадно впитывая каждую деталь, пока мои мерзнущие ноги не возвращают меня грубо в мир палаток, надувных матрацев, спальных мешков, в мир прозаических вещей, властно напоминающих о своем существовании. Вползаю обратно в палатку. Правильно сказано, что гималайский восходитель проводит большую часть своего времени на спине. Приятно сознавать, что подобное безделье, хочешь не хочешь, является вынужденным. Хватит читать. Спать — ближайшие десять часов!»
Лавина и спуск
Однако именно в эту ночь сон не очень-то удался. Я проснулся от легкого снегопада на моё лицо. Снег, по-видимому, проникал где-то между палатками, однако при свете фонарика я не смог обнаружить щели. Книги, постельные принадлежности и рюкзаки были покрыты тонким слоем снега. Повозившись немного, я плюнул, завернулся в уцелевшие от снега тряпки, натянул капюшон на нос и снова заснул. Для этой задачи, как для многих других решение найдется в будущем.
Такое приятное и полезное времяпрепровождение длилось до 30 апреля. Нам нравилась наша компания и компания шерпов, нравилось, что мы знаем, что нам нужно делать, и нравилось работать в этом местечке, вдали от Базового лагеря с его неизбежным бесконечным обсуждением планов, личностей, возможностей, со смутным ощущением своей вины, неизбежным в большом коллективе, когда ты считаешь себя лентяем, если не хватаешься сразу за следующую работу.
Шерпы также становились с каждым днем все более расторопными и готовыми к действию. Были установлены рекорды: по подъему по Цирку — три часа двадцать минут, а также по спуску — час тридцать пять. Иногда, к тому моменту как мы добирались до лагеря IV, был мертвый штиль и жара, как в печке; иногда подкравшийся ветер пробирал до костей. Это могло привести на последней стадии восхождения к типичной для больших высот нервозности. Я чувствовал себя глубоко несчастным и был не себя от ярости, если Грег хотел идти первым и прокладывать след, так как тогда должен был приноравливаться ширине его шага. Обычно шерпы «невысотного» отряда приходили снизу и после нашего возвращения уходили, но иногда к нам приходили посетители, как, например, Эд и Джордж Лоу, появившиеся как-то после обеда из снегопада, чтобы сменить наши радиошлемофоны. И при любых обстоятельствах — галки. Эти очаровательные птицы, самые нахальные в мире, сновали вокруг с важным видом, поклевывая каждую крошку или копаясь в спитом чае. Их черные круглые тела и оранжевые ноги придавали им вид придворных времен Елизаветы.
30-го числа Грег пошел вниз, а я вышел с последней заброской. Пока сортировал и переписывал припасы, принесенные в лагерь IV, Гомпу ворчал по поводу того, что ему запретили открывать банку с апельсиновым соком. Таков этот детски непосредственный народ: надутый и мрачный в данную минуту, но всегда ненадолго, в следующий момент он уже улыбается; готов зачастую взять что-нибудь для себя и так же готов положить свою голову, защищая собственность сагиба от других. Высотный отряд пошел вниз под руководством Эда и Джорджа, в то время как Джон, Том Бурдиллон и Чарлз Эванс поднялись в лагерь III, чтобы начать разведку очередной стоящей перед нами проблемы — стены Лхоцзе. Они должны были организовать лагерь V и двигаться дальше. Джон стремился выйти 1 мая в 8.30, так как все применяли в качестве эксперимента аппараты с замкнутой циркуляцией и мои высказывания о жаре, царящей в Цирке, наполняли Тома тревогой. Должен сознаться, что я улыбался, зная, насколько несбыточными были их надежды. Было 9.45, когда они наконец вышли из лагеря. Тому пришлось сначала выполнить большую работу по сборке аппаратов, затем привычная возня с подготовкой шерпов к выходу: подгонка грузов, верёвок, кошек и т.п. Установка с замкнутой циркуляцией выглядела более тяжелой (15 кг) и громоздкой, чем я себе представлял: три зеленых баллона, жестянка в виде ящика, пристроенный снизу «болтун». Повертевшись вокруг регулирующих ремней, я пожелал удачи, отнюдь не завидуя тем, кому предстояло преодолевать пышущие жаром склоны, ведущие к мосту. Что касается меня, я решил ждать, пока поднимется «невысотный» отряд, с тем чтобы вести его вниз. Чарлз Уайли и Майк Уорд могли, если хотели, присоединиться к Джону для исследования стены Лхоцзе. Наведя кое-какой порядок, я уселся на ящик в защищенном от ветра местечке. Рядом с ящиком, как оказалось, лежала «Книга об английской поэзии». Никогда я не читал с таким удовольствием Уордсуорсовские «Оду» и «Школьницу-цыганку», как в это солнечное утро с со знанием хорошо выполненной работы. В какой-то момент моё чтение было прервано громким звуком, донесшимся от Западного плеча,— очередной обвал. Громадные глыбы скатывались с нарастающим грохотом по скальным отвесам до самой мульды на ледниковом склоне, которая очень ловко прекращала их падение. Казалось, что некий гигантский ребенок швыряет вниз ледяные кирпичи весом в тысячи тонн. Туча снежной пыли взлетела вверх и. медленно, очень медленно стала оседать на расположенный метрах в 400 лагерь, образовав миниатюрный снегопад, от которого уже пришлось скрыться в палатке.
В 11 часов моё приятное чтение было нарушено криками шерпов, штурмующих последнюю верёвочную лестницу. Это был «невысотный» отряд под предводительством ветерана Дава Тхондупа. Все были обуреваемы энтузиазмом. Я разжег примус и стал ждать Гриффа, который был техническим руководителем отряда и для которого у меня были припасены послания, касающиеся Да Намгиала и Гиальена, двух заболевших шерпов из группы Джона.
В 12.15 отряду уже не терпелось возвращаться вниз, и мы тронулись в путь. Мы встретили Гриффа Пью как раз у подножия верёвочной лестницы. У него были «неприятности с Мингма». Мингма, четырнадцатилетний сын Да Тенсинга, проходил обучение, работая ординарцем у Гриффа. Когда на Гриффа начинала действовать высота, он мужественно продолжал идти и при расспросах признавал лишь, что «Мингма что-то не очень хорошо себя чувствует сегодня!», и ушел вместе с шерпами вниз. Я согласовал с Гриффом все дела, и мы продолжали путь по хорошо протоптанной дороге, необычайно быстро дойдя до лагеря II. Пройдя ещё ниже, мы встретили Чарлза Уайли и Майка Уорда, поднимающихся, чтобы присоединиться к разведке стены Лхоцзе. Они использовали аппараты открытого типа. В 2.45 мы были на Базе. Здесь был лишь Эд Хиллари, который готовился провести на следующий день вместе с Тенсингом опытный переход с аппаратами открытого типа до лагеря IV и обратно. Джеймса Морриса из «Таймса» мы встретили, когда он впервые преодолевал ледопад (это было вообще его первое восхождение), эскортируемый Джорджем Бендом и Майклом Уэстмекоттом и всем «невысотным» отрядом. Джордж Лоу, Грег Том Стобарт ушли к тому времени вниз, к Лобуе, к первому лагерю, ниже Озерного, где была хорошая вода и зеленая травка. Этот лагерь вообще считался у нас «домом отдыха». В нашей высокогорной работе наступала пауза. За исключением группы разведки, которая должна была спуститься несколько позже, все шерпы и сагибы нуждались в отдыхе перед следующим этапом. Сдал даже Тхондуп; восхитительные лепешки к чаю, о которых я мечтал все время на спуске, так и остались несбывшейся мечтой.
Мы с Тенсингом попытались рассчитать потребности в продуктах питания для шерпов на оставшийся период. Казалось, мы уже истратили значительную часть наших запасов и превысили лимит в 2500 рупий, выделенных на все время экспедиции. Эд связался по радио с лагерями II и III. Как это часто случалось, связь была крайне плохой. Мы поняли только, что как будто лагерь III разговаривал с лагерем IV, установленным в тот день группой Джона. Больше ничего не было слышно, рация была выключена, и я присоединился к Эду в его палатке для ужина: сказочные котлеты из мяса яка! Проблема была решена с помощью тривиальной мясорубки. Затем мы обсуждали, каким путем разведка выросла от группы в два человека до крупного отряда, в который входили шесть сагибов. Затем Эд включил приемник, и мы оба единодушно решили, что цейлонская рекламная программа звучит на леднике Кхумбу весьма странно. «Чистили ли вы зубы сегодня пастой, Мак-Лин?» и «Когда вы мрачны, Эно являются необычной колыбельной для сна среди уединенных холмов». Необычной, но не святотатственной, ибо я думаю, что точка зрения альпинистов в этом отношении претерпела существенные изменения. В тридцатых годах и ранее горы служили средством избавления от таких усложнений в жизни, как, например, наличие радио. В настоящее время Гималаи сами по себе стали интересным усложнением. Лазить на них — занятие, вполне совместимое с рекламой. Фактически оно зачастую требует рекламы. Необходимость оправдания альпинизма описанием природы соответственно уменьшается. Возьмите бестселлер «Аннапурну». Если вы помните, там ведется рассказ о практических вещах, о восхождении, о проблемах снабжения, о страданиях и жестокости хирургии, а вовсе не о солнечных восходах и о красотах снежных полей. И мы прислушиваемся без всякого возмущения к различным видам домашнего комфорта, восхваляемым пискливыми женскими голосами. Я залез в свою палатку с мешаниной песен и грохотом лавин и рекламных дифирамбов, сопровождающих меня во сне.