Южное седло
Шрифт:
Проснулся я хорошо отдохнувшим от поднявшейся вокруг суеты. Тенсинг твердо решил, что наверх должны идти все. С рассветом началась стряпня, и вскоре появился чай. В него добавлялось немного грейпнатсов и вместе со случайными печеньями это все, что имели шерпы за целый день. Именно тогда Чарлз Уайли, не имея под рукой ничего более удобного, ел свои грейпнатсы с помощью гаечного ключа.
Однако, сколько бы ни повторять эти операции, каждый раз с таким же трудом приходилось вытаскивать, извиваясь, ноги из спального мешка, скручиваться кольцом и рискуя раздавить все вокруг, выползать на руках и коленях на ледяной ветер, брать карандаш и пытаться онемевшими пальцами составить список забрасываемых грузов. К тому времени, когда я этим утром вылез, большая часть грузов была уже упакована, и мне пришлось подходить к спине каждого шерпа и поднимать закрывающий брезент, чтобы увидеть, сколько у него баллонов или что уложено в ящиках. В 8.40 (великолепное время) они ушли, и я вернулся в палатку. Ануллу приготовил блюдо порриджа, которое он, как фокусник, вытащил явно из рукава. Затем очень медленно мы произвели некоторую уборку, и я пытался отмыть кастрюли, в которых вчерашняя тзампа оставила слой липкой грязи. Из всех работ в высотном лагере мойка посуды была самая мерзкая; кстати, я впервые тогда заметил, что кипяток здесь не такой уж горячий. В 10.20 мы вышли в путь. Огибая серак, ещё раз остановились полюбоваться его красотой. Пумори, красная девица, за которой ухаживали окружающие принцы, снова сменила свои украшения и была чистой, стройной пирамидой, гордо размахивающей черной шалью облаков перед своими поклонниками. Неожиданно сверкающий луч прорвал сверху черное покрывало и, дотронувшись до самой верхушки конуса, осветил её золотую корону. Через час мы добрались до лагеря V, а ещё через полчаса — до IV. Устроенный нам прием привел нас в замешательство: щелкали камеры, нам пожимали руки, задавали тьму интересующих всех вопросов. Бог знает, правильны ли были ответы. Затем ленч, и все вернулись к биноклям. Появились наконец семнадцать точек. Они тащились со скоростью часовой стрелки где-то около вершины Контрфорса, но одна из них остановилась. Наконец все остальные тоже вылезли на фоне неба. Впереди шли двое. Как мы решили, это были Эд и Тенсинг. Затем длительная пауза. Но что это? Вновь появились лишь шесть фигур, начавшие спуск. Прошло ещё десять минут, и все те же шестеро. Может быть, кто-нибудь из шерпов не смог одолеть подъём от Седла при возвращении. Или Эд и Тенсинг решили остаться с партией вспомогателен? Прошло много времени, пока все появились, пока Джон вздохнул с явным облегчением. Мы успокоились и стали наблюдать, как делится отряд. Одна группа из четырех человек долго отдыхала на скалах, в то время как остальные ушли далеко вперед. В 5.30 их было хорошо видно ниже лагеря VII, а отставшие растянулись намного выше. Небо потемнело до пурпурного цвета, золото на склонах превратилось в серебро. Уже давно ушла партия вспомогателей первого штурма, Джон с двумя шерпами — Балу и Да Намгиалом. Мы, попрощавшись с Чарлзом Эвансом и Томом Бурдиллоном (первой штурмовой двойкой), которые теперь, после значительной заброски на Седло, могли начать действовать. Мы с благоговейным страхом отпускали шуточки по поводу используемого ими 15-килограммового закрытого аппарата и всего личного барахла, которое они положили ещё сверху, чтобы «загримировать вес». За ужином шёл разговор о том, встретятся ли возвращающиеся с Джоном в лагере V.
«Эй, вы, народ!»
Скользя и спотыкаясь, к двери большой палатки подходил Эд. Последовали приветствия усталой, но сияющей весельем группе. Эд и Тенсинг, ветеран Дава Тхондуп, Пазанг Футар, Гомпу и Анг Норбу. С остальными, более усталыми Чарлз остался в лагере VII. Это были: Топки, Анг Намгиал, Гиальен, Пазанг Дава, Анг Дорьи, шестнадцатилетний Анг Тсеринг, Фу Дорьи, Анг Дава II и Канча, который при возвращении едва влез на Контрфорс. В то время когда Канча «доходил», у Чарлза вышел из строя аппарат, и ему пришлось тащить восьмикилограммовый баллон, не пользуясь кислородом. Но благодаря этому подвигу, благодаря тому, что Чарлз вел своих людей и подбодрял их своим примером, тринадцать полноценных тюков были заброшены на Седло.
Первый штурм начался.
В Западном Цирке
Было приятно 23-го подняться около восьми и знать, что ничего срочного сегодня делать не надо. Тем не менее, когда я взглянул наверх и увидел тройку Джона, выходящую на стену, демон тайной зависти меня ужалил, хотя моя задача и была выполнена. Мне оставалось только доставить Джеймсу Моррису на Базу новости — хорошие, плохие или безразличные. Как было бы хорошо снова пойти вверх... может быть, несколько позже. Сначала завтрак, и я протопал к большой палатке в высотных ботинках, которые мы с равным успехом использовали в качестве домашних туфель, надев куртку (служащую подушкой) поверх своего «круглосуточного» костюма. Впоследствии все оставалось неизменным, лишь с некоторыми вариациями: вязаная нательная фуфайка, толстая фланелевая рубашка, толстые пижамные штаны и сверху штормовые брюки. Свитеры и теплое белье прибавлялись или отнимались в зависимости от времени дня.
В 11.30 появился Чарлз с двумя шерпами, усталые, однако с хорошим самочувствием. Джордж Лоу был занят подготовкой ко второй заброске, ибо из моих вчерашних ответов следовало, что необходимо забросить по крайней мере ещё пять грузов, особенно если восходителям не придется тащить тяжелые ноши Чарлза и Тома. Да Тенсинг и Чангью, местный житель, уже вышли вверх в это утро в 5 часов. К 2 часам дня, к нашему изумлению, они уже вернулись из лагеря VII, тем самым покрыв позором сагибов с их кислородом. Это был удивительный подвиг, если не сенсация для газеты. Они облегчили вторую заброску. Но когда же будет эта заброска и когда второй штурм? По первоначальному плану Джона промежуток между двумя попытками должен был быть только 24 часа. Однако Эд, проводящий день в «эверестской позе», считал, что ему необходимо отдохнуть подольше. Кроме того, двадцать четыре часа — слишком короткий промежуток, чтобы шерпы, достигшие Южного Седла, могли прийти в себя. Но после двух дней, сказал Тенсинг, они, безусловно, выйдут. Эти вопросы служили темой оживленной дискуссии.
В 4.30, после чая, я отправился один в лагерь V за пожитками и чтобы проверить наконечник кислородного аппарата для Джорджа Лоу. Впервые мне пришлось выходить в высокогорье в одиночку, и я уже заранее предвкушал свои впечатления. Побыть некоторое время одному было для меня почти физической потребностью, ибо тогда воображаемые призраки гор как будто разговаривали со мной, что они не могут делать, когда другой, пусть даже симпатичный, человек при этом присутствует и нарушает контакт. Одиночество расширяет нервную индивидуальность, повышает восприимчивость. Страх становится более острым, а также сознание, что ты являешься частью этих гор, а через них частью природы. В горах я не боюсь встречи с призраками, хотя часто подвержен страху в полуночном лесу или в городе.
На сей раз бояться было нечего. Дорога была ровная, трещины хорошо заметные. Дважды я останавливался, чтобы перевести дыхание и полюбоваться серебристыми лезвиями льда в бронзовой оправе скал Нупцзе. Достигнув лагеря, посмотрел на часы: только сорок семь с половиной минут; время улучшено на десять с лишним минут по сравнению с прошлым разом. Может быть, действительно целесообразно останавливаться и любоваться в Дами, когда у тебя такое самочувствие?
Отрегулировав наконечник аппарата, я повернул назад. Одной из целей моего похода было посещение могилы Мингма Дорьи, чудесного шерпа, погибшего прошлой осенью, во время швейцарской экспедиции, и похороненного на морене, справа по ходу при спуске. Я свернул в сторону и легко нашел нужное место — памятник, сложенный из камней, метра два в длину и больше метра в высоту. Один из каменных осколков укреплен вертикально. У меня нет ни надежд, ни тревог о судьбе моего тела после смерти, но, стоя у могилы Мингмы, я сказал себе, что мне хотелось бы покоиться здесь, где взор мгновенно переходит от маленького каменного сооружения к 2,5-километровому отвесу Эвереста и выше — к его вершине, где единственными моими товарищами были бы туман, снежные хлопья и галки.
Возвратившись к своим следам, я ощутил то необъяснимое счастье, которое приносит закат солнца в горах. «Домашнее» — определение, неправильно применяемое для величественного окружения, однако человеческое существо, находясь в такой обстановке, действительно чувствует на короткий миг домашний уют. Внизу, в долине, зашедшее на солнце облако набросило тусклое покрывало тени на ровный снег. Однако маленький серак смежного бокового ледника каким-то образом поймал заблудившийся луч и не хотел его отпускать. На некоторое время я был частью окружающей Стены, был подобно Лесли Стэфену «одушевленной вершиной горы». Но подобно ему я должен был вернуться. «Все на земле житейское, ибо замерзающие пальцы и обжигаемые снегом носы живо нам напоминают, что мы не стали бессмертными».
После ужина вечер вплоть до сна наполнен обычной беседой. В эту ночь мы думали о том, как высоко расположенным казался нам в апреле лагерь II, установленный «прямо вверху», в складке ледопада. А лагерь III был настоящей вершиной, на которой было опасно задерживаться слишком долго, так как можно было потерять сон и аппетит. Теперь же сам лагерь IV, как базовый, казался домашним и уютным; мы ели, как великаны, и спали, как сурки. Шерпы настояли на том, чтобы забросить окончательно лагерь II, предпочитая совершать переходы сразу в лагерь III.
Большую часть утра 24-го я потратил на составление отчета для Джеймса, находящегося внизу, на Базе. Странно, как много времени отнимают такие дела, хотя мне казалось, что я пишу весьма умело. Чарлз Уайли уединился, чтобы написать открытки. Ко времени ленча он написал только три. Время от времени я поглядывал на Стену. Джон и его два шерпа вышли из лагеря VII в 9.45. Том и Чарлз шли в разных связках. Они двигались очень медленно, по-видимому, груз был тяжелым. Вторая группа, пять шерпов с Джорджем Лоу во главе, должна была быть достаточно мощной, чтобы захватить личные вещи сагибов и облегчить штурмовую двойку. После обеда поднялась суета. Шла упаковка грузов для второй группы. Эд отбирал продукты люкс, вплоть до килограмма на человека; шерпы подгоняли тесьму для кошек, Чарлз Уайли давал последние наставления. В нашу среду внезапно вторглись две новые здоровенные, тяжело нагруженные фигуры: Майкл Уэстмекотт с рюкзаком Гриффа Пью за плечами и немного погодя сам Грифф. Майкл выглядел гораздо лучше, он уже полностью посвятил себя жизненно важной работе по очистке ледопада. Все вместе мы попрощались с Эдом и Тенсингом и их вспомогателями. Грег взял Пембу, Анг Ниима и Анг Темба, Джордж Лоу — пять шерпов, идущих на Южное Седло.
Вечером разгорелась бесконечная дискуссия о кислороде. Я записал в своем дневнике: «Истина заключается в том, что никто ничего не знает». Читатель может спросить здесь: «А что же происходило все это время с Эверестом? Как обстояло дело с этой царствующей над всем громадой?» Я уже говорил, что для меня, а я думаю, что и для большинства из нас Эверест как индивидуальность уступил место Эвересту как вещи, на которой мы работали. Мы были слишком близко к нему. Так лилипуты могли гораздо лучше рассмотреть Гулливера издалека, нежели тогда, когда они находились на его груди. Кроме того, будучи неспособными на этой высоте проявлять интерес больше чем к чему-либо одному за раз, мы были слишком заняты нашим движением и нашими заботами, нашими лагерями и координацией, чтобы думать, за исключением редких минут, о горном творении, красующемся перед нами.