Южное седло
Шрифт:
Так, я писал в дневнике:
«25 мая. Прошедшей ночью нос заложен поменьше. Не так неприятно. Совсем ясный день, ветер, кажется, стих. Может быть, это «день вершины»? Они вряд ли дождутся лучшего дня. Вышел из палатки и как раз увидел большую лавину со скал Западного плеча. Она соскользнула вниз, как гигантский ломоть кекса, пропала за скальным гребнем и вновь появилась в виде снежного облака, промчавшегося через весь Цирк». В действительности, конечно, это не был «день вершины». Накануне, после обеда, группа добралась до Южного Седла с громадным трудом. Все предельно устали. Чтобы расставить две палатки, на что уходит обычно пять минут, понадобилось при царствующем там ветре полтора часа. Балу вышел на строя, и основная его обязанность была изображать собой балласт, чтобы палатку не унесло, пока другие пытаются её расставить. Это была крайне утомительная работа вслед за крайне утомительным восхождением. Возможно, это был наиболее тяжелый день всей экспедиции».
24-го Майк Уорд впервые прошептал мне слова «альвеолярная проба». Этот медицинский обряд, кажется, состоит из взятия проб воздуха из глубины легких человека. При этом испытуемый должен сделать резкий выдох в стеклянную трубку, которая затем заделывается. Майк не знал, были ли успешно взяты такие пробы на высотах до 7300 метров. Не хочет ли кто-нибудь вместе с ним пойти наверх и попробовать?
Это было соблазнительное предложение, но как быть с третьей попыткой, если таковая понадобится? Я был связан с организацией такой попытки, хотя в настоящее время ни у кого, по-видимому, не хватало энергии об этом думать. Гриффу было разрешено экспериментировать вне лагеря с драгоценным кислородным баллоном, который может стать необходимым для третьей попытки. Абсурд! Но так же трудно сразу понять, почему ему этого не делать, учитывая, что все казалось столь нескорым. Здесь я, вероятно, могу лучше сохранить свою форму, на случай если попытка понадобится, поскольку Грифф как раз похвалил нас за то, что мы здесь пребывали как раз чуть ниже той высоты, на которой начинается высотный износ. И все же, что мне здесь делать? Я с большим трудом написал статью, переписать которую у меня не хватает умственной энергии. Ходить с Майком мне нравилось. Почему не пойти наверх?
Помощь первому штурму
26-го мы собирались встать рано и поднялись в 5.15. Однако вышли мы только в 7.15 в сопровождении весьма медлительного Пазанг Давы, несущего наше снаряжение. В лагере V, который мы достигли за час, Майк выразил мнение, что я иду слишком быстро для шерпа. Не было другого выхода, как предложить ему поменяться ролями. Это был с его стороны хитрый маневр, ибо, как признался потом Майк, он любил лидировать, так как при этом ему не приходилось подгонять под кого-либо свой темп. Я был рад обнаружить во время этого третьего подъёма, что был в высшей форме и хорошо акклиматизирован. Майк, должен сказать, взял хороший темп. Двадцать шагов — остановка и далее вперед с ещё большим рвением. В лагере VII, к нашему удивлению, мы увидели какое-то движение вне палаток. Нас приветствовал Чангью который не смог акклиматизироваться на этой высоте. Джордж Лоу оставил его здесь. Вместе с Пазанг Давой Чангью пошел вниз, в Передовую базу, а мы решили немного поспать. Высота в лагере VII во всяком случае влияла, как я считал, на многих из нас.
Мы прибыли в 12.30. Прошло немного времени, и мы были разбужены голосами, доносящимися со стороны моста,— веселыми голосами, за которыми последовало появление связки трех шерпов, бойко шагающих по ровному участку: снова Дава Тхондуп, Анг Норбу и Топки. Все они в этот день произвели свою вторую заброску на Седло. Дава Тхондуп, хотя ему было под пятьдесят и он уже несколько дней не мог говорить из-за воспаления горла, был так весел, как будто прогуливался по проспекту Намче-Базара. Анг Норбу оставался таким же безмятежным и спокойным, как всегда; Топки, маленький толстяк, застенчиво улыбался, но был явно возбужден. Их отчет был довольно путаным, но получалось как будто так, что Том и Чарлз могли достичь вершины и что сегодня же спустятся сюда ещё другие. Мы послали прибывших обратно, в лагерь IV.
Около пяти мы увидели следующую группу, спускающуюся медленно и с остановками. Она пересекала склон над большой трещиной. Из снежных глыб, лежащих около палатки, мы приготовили чай и вышли приветствовать приходящих. Да Намгиал, осунувшийся и страшно усталый, шёл на поводу у братьев Ануллу и Да Тенсинга вместе с Балу, который на Седле вышел из строя. Только теперь я понял, как удачно мы пришли сюда! Нам, пожалуй, и не нужно было никакого предлога, чтобы прийти на помощь. Майк их осмотрел. Да Намгиал был до крайности утомлен, и, кроме того, у него было обморожение на мизинце размером с пенни и распухшие лицо и руки. Балу страдал общим упадком духа.
Тем временем я прочел записку, протянутую мне Да Тенсингом.
Весьма срочно
Уилфриду Нойсу
1. Сообщаю, что около 1 ч. дня Тома и Чарлза видели переходящими через Южную вершину, по дороге к высшей точке. Здесь царит большое возбуждение.
2. Я сопровождал их с Да Намгиалом до 8387 м и оставил там припасы. Они могут завтра быть подняты ещё выше второй группой вспомогателей.
26 мая. Джон Хант
Естественно, что мы делали бесчисленные предположения. Шерпы считали, что восходители достигли самой вершины, не отдавая себе отчета, что Южная вершина, видимая с Седла, заслоняет вершинный гребень. Что было неоспоримо,— это то, что они за одно утро поднялись на 813 метров. И это произошло, пока мы медленно, скучно готовили суп, затем передали работающий примус Ануллу, который в пирамидальной палатке занимался обслуживанием другой группы. Вскоре ветер грубо прекратил разговоры и начал через серебристые склоны швырять в нас снежные заряды. Мы лежали и смотрели на грязные кружки, наблюдая, как свет, проходящий через крышу палатки, все более и более тускнел, а парусина надувалась и оседала под шквалистыми ударами. О чем думаешь в такие минуты?
Я задавал себе вопрос, в каком из палаточных карманов находятся сигареты, а в каком спички, и решил, что слишком много сил надо затратить, чтобы разыскать и то и другое. Я хотел знать, такой ли сильный ветер на Южном Седле, как здесь у нас, или, может быть, ещё сильнее: далекий гул «Экспресса» с Южного Седла был слышен отчетливо. Я спрашивал также себя, какова обстановка на Седле, и пробовал представить себе поведение своих товарищей при таком ветре, как у нас: ошеломленные, закутанные, спотыкающиеся фигуры, каковыми они были, когда боролись два дня тому назад с палатками. «Самое ветреное место в мире»,— говорили швейцарцы. Как они должны были зацепляться за камни, неуверенно нащупывать оттяжки, падать на землю при шквалах. Значит, именно там был совершен ими подвиг.
Весь день невидимые токи возбуждения стекали, казалось, вниз при мысли о том, что могло происходить на высоте со штурмовой двойкой. Они достигли Южной вершины (8753 м). О деталях я мог только догадываться. Я не знал ещё, что Джон и Да Намгиал подняли фактически 18,5 килограмма до точки, расположенной на 30 метров выше палатки, использованной в предшествующем году Ламбером и Тенсингом (8342 м). Они вернулись очень усталые, а лед, забивший клапаны аппаратов, ещё более усложнил их возвращение. Тем временем Том и Чарли поднимались к Южной вершине и, может быть, даже достигли высшей точки.
Затем я мысленно перебирал работы, которые можно сделать за один выход из палатки, чтобы сэкономить мои силы: навестить шерпов, запасти снегу на завтра, укрепить палатку против порывов ветра, приспособить рюкзак вместо подушки. Теперь остается только борьба до потери дыхания со спальным мешком и укрощение белья, которое сопротивляется изо всех сил продвижению мешка выше талии. Ибо мы для экономии веса обходимся без вкладышей и надеваем ночное белье в спальном мешке. Наконец я лежу в мешке, высунув подбородок, и лишь эпизодически должен с пыхтеньем повернуться, чтобы принять более удобное положение.
Ветер продолжал завывать. Он не стихал всю ночь. Только в 8.00 утра я вылез из палатки, рассчитывая, что шерпы уже запустили большой примус. Ничего подобного. Они оставили примус в снегу, и у меня ушло больше часа, чтобы заставить его работать. Я стоял на коленях и при малейшем движении, чтобы достать снег, рисковал опрокинуть многие неустойчивые вещи: сам примус, увенчанный тяжелой кастрюлей, пленки, ботинки, пакеты с Кнекербротом с прилипшими к ним тюбиками сгущенного молока, мои книги и дневник; все это разбросано на одежде, спальных мешках, полунадутых матрацах.