Южное седло
Шрифт:
Майк вышел осмотреть шерпов. Для Балу и Да Намгиала рецепт был прост: «Спускайся ниже!» Обморожения пройдут через пару недель, и Да Намгиал, все ещё переживающий свои беды, как будто успокоился. Сильный ветер продолжал завывать. Через длительное время медленно ползущая связка из четырех человек исчезла за гребнем. Приходилось ждать. От утренней работы оставались ещё два дела. Майк и я учились в свое время в одной и той же приготовительной школе св. Эдмунда в Хиндхиде, и я имел твердое намерение написать письмо для воспитанников этой школы, сообщающее, что мы организовали рекордный по высоте обед, что должным образом и фиксируется, даже если меню состояло только из супа и ривиты со сгущенным молоком. Второй задачей было взятие альвеолярных проб — главный предлог нашего присутствия здесь.
Из своего рюкзака Майк извлек ряд стеклянных трубочек и колбочек, которыми он манипулировал с осторожностью эксперта по китайскому фарфору. Затем появились резиновые трубки и, по-видимому, часто применяемые зажимы. Задача состояла в том, чтобы забрать воздух из глубины ничего не подозревающих, если можно так сказать, легких. Надо нормально дышать, без усилия. Затем нужно внезапно с большой силой вдохнуть воздух в трубку. Здесь вступает в дело зажим. Не успеет выйти обратно воздух, как его, несчастного, ловят в стеклянной колбочке в конце трубки, тщательно закупоривают и он готов отправиться в Лондон для анализа. Я сделал один успешный вдох. Майк — два. Я чувствовал, что наконец честно поработал на пользу науке.
Мы подогрели лимонад и поели печенья. Должны ли мы тут ещё оставаться? Здесь было мало еды, едва достаточно для других, когда они вернутся. Мы медленно стали собираться. Уходить становилось все труднее и труднее; чтобы оттянуть наш выход, мы решили обойти серак и ещё раз взглянуть на верхние склоны. Вдруг Майк закричал. Четыре маленькие фигурки спускались ниже Контрфорса. Они шли очень медленно и часто садились. Слава богу, у нас есть оправдание, чтобы остаться. Ведь надо же их встретить! Мы снова разобрали свои пожитки. Я думаю, что никто из нас не понял в то время (действие высоты!), что, если бы не увидели их, оставаться было бы ещё более нужным. Мы сидели в палатке, занимаясь пустяками. Когда нам нужно начать кипятить чай? Мы то и дело выглядывали наружу и напрягали слух, стараясь услышать голоса. В 3 часа я начал топить снег, но было уже более четырех, когда они появились, двигаясь с трудом по склону. Оставив Майка у примуса, я медленно пошел вдоль площадки к расположенному метрах в 40 вправо от нас мосту через трещину. Они спускались по кулуару. Первой двигалась грузная фигура, повернувшаяся над мостом в мою сторону. Это был Джон. Он вскоре перешел через трещину. Том следовал за ним. Я обменялся с Джоном рукопожатием. Внезапно над его правым плечом, сверкнув на фоне серой ледяной стены, промелькнуло что-то голубое. Это была одна из четырех фигур, видимо падающая прямо в трещину, которую она пересекала! И действительно, это было падение. Переутомленный Анг Темба неаккуратно поставил ногу на ступеньку и перенес на неё вес. Оступившись, он полетел вверх ногами. Чарлз, последний в связке, его задержал. Это была реакция квалифицированного альпиниста. Он успел натянуть верёвку на ледоруб, но больше сделать ничего не мог. Анг Темба был жив. Жив, но беспомощен. Джон и Том, шедшие первыми, только смотрели. Оба были измучены до последней степени. Том тяжело дышал, хотя был с аппаратом, благодаря которому смог спуститься с Седла.
Я взглянул на бугорчатый клин снега, образующий мост. Он был широким и неплотным. Анг Темба находился у верхнего края, около стены трещины и не болтался свободно в пространстве. Если мне удастся прокарабкаться на ту сторону, я смогу до него добраться. Чарлз держит меня сзади, а я ловлю ледорубом и тяну. Стащил с Анг Тембы рюкзак и отнес в лагерь. По правде сказать, счастье, что край трещины был в виде полки и не обрывался вертикально. Анг Темба — очень низкорослый, хотя и широкий человек, и его груз висел ниже головы. Таким образом, хороший рывок за лямки восстановил его равновесие, и я смог схватить его за руки. Он сам практически был не в состоянии помогать себе. Я ещё никогда не видел кого-нибудь более уставшим; на протяжении 40 метров до лагеря он шёл, переставляя по очереди ноги только потому, что это движение стало у него автоматическим.
Первая штурмовая группа вернулась.
Подвиг Эванса и Бурдиллона
В палатке за чаем, который разливал Майк, мы услышали прерываемый одышкой рассказ о предыдущем дне. Анг Темба удалился в пирамидальную палатку. Том растянулся на спине в палатке, соединенной торцом с ранее установленной палаткой. Остальные четверо сидели на корточках в нашей палатке и около неё. Мы услышали рассказ о том, как Джон и Да Намгиал, идя с открытым аппаратом, подняли свой груз до 8342 метров. Это было поразительное достижение для человека сорока двух лет, обремененного ответственностью руководителя. Том и Чарлз, как помните, используя закрытый аппарат, собирались подняться от Седла прямо до Южной вершины, а если будет не слишком трудно, то и до самой Главной вершины. Используя большую концентрацию кислорода, они спешили, проходя примерно 300 метров в час, пока их скорость не была резко снижена сначала участком мягкого снега, затем склоном крутого и гнилого снега под Южной вершиной. Здесь шли очень осторожно. Они остановились на высоте 8753 метра, выше, чем когда-либо поднимался человек, и впервые посмотрели на предвершинный гребень. В снежном тумане, вуалирующем в этот день окружающее, карнизы, нависающие над ледником Канг-чунг (3650 м ниже), выглядели устрашающими. Чарлз считал, что потребуется ещё не менее трех часов. На Южную вершину они попали поздно, около часа дня, так как поздно вышли с Седла. У Чарлза из-за холода аппарат начал барахлить. У них не хватило бы кислорода на путь туда и обратно частично потому, как думал Том, что они слишком рано сменили коробку с натронной известью. Уже раньше в экспедиции убедились, что длительное пользование аппаратом с замкнутой циркуляцией, приводит к нарушению акклиматизации. Это значит, что, если бы аппарат внезапно отказал на предвершинном гребне, они наверняка не вернулись бы назад, так как потеряли бы контакт с наружным воздухом. Они вернулись, совершив «историческое» восхождение, если этот затасканный термин может быть употреблен по отношению к альпинистским подвигам. Спуск был отчаянно медленным, и здесь они почувствовали, как устали. Оба по очереди срывались — срыв от переутомления. Третья ночь при сильнейшем ветре отдыха не принесла.
Балу шёл плохо с самого начала. Почти невозможно предугадать, имея дело с шерпами, у кого из них хватит воли побороть высотную слабость. Балу выложился до конца при подъеме на Седло и окончательно сдал под действием ветра. Это делает достижение Да Намгиала особенно примечательным, тем более что ещё незадолго до этого, в Лобуе, он страдал бронхиальным кашлем. Что же касается Джона, он подобно Оделю принадлежит к тем, для которых сорокалетний рубеж не существует.
Даже на Седле голова Джона была занята планированием. Смогу ли я пойти вверх с шерпами для поддержки или усиления второй группы, заполняя брешь, если кто-либо выйдет из строя,— об этом он собирался меня просить в лагере IV, считая, что я нахожусь там. Одновременно нужно было захватить наверх продукты и керосин. Я не мог желать ничего лучшего, однако, так как я уже находился в VII, казалось обидным спускаться, чтобы собрать своих шерпов и вновь идти вверх на следующий день. Смогут ли это сделать Майк и Анг Темба? Но Анг Темба не мог двигаться даже на следующий день, ему даже трудно было спуститься. А на следующий день продукты и кислород должны были быть доставлены тремя шерпами ко мне. Похоже было на то, что мне придется нёс же спускаться самому, когда в разговор вмешался медленный голос Чарлза. Возможно, он сможет пойти вместе с Майком. Положение моё было спасено.
Они ушли вскоре после пяти, и следующие три часа Я был очень занят. Я хотел ухаживать на Джоном и Томом, которые в соседней палатке были «вне игры» Но если бы только я не был столь медлительным! Я собирался надуть их матрацы, но через час я все ещё бился с большим примусом и его дефектной горелкой. Один лишь малый примус медленно, очень медленно готовил из снега воду для супа. Мне казалось, что я признаюсь в своей никчемности, когда просил совета у Тома, о котором собирался заботиться. «В чем дело?» Раздался стон, тяжелый вздох и Том перевернулся на бок. Сердитое ворчание раздалось по моему адресу, когда я впихнул внутрь невообразимо грязный примус. Том теперь сидел, тяжело дыша. Десять минут он что-то шуровал. Я зажег сухой спирт, и, когда примус заревел, Том уже снова лежал на спине, столь же, по-видимому, бездыханный, как и раньше. Ничто в экспедиции мне не внушало такого восхищения, как этот мимолетный штрих.
Я вылез, чтобы дать воды и таблеток Анг Пембе, который отказывался даже от чая. Вернувшись, один в палатке, я поставил сбоку примус и занялся удручающей работой — растапливанием снега, просто чтобы вымыть кружки. Затем последовали суп, порридж, печенье и лимонад — все, что мы имели теперь в лагере, с добавлением сыра, изюма и сгущенного молока в тюбике. Передача блюд из одной палатки в другую через состыкованные рукава вдвойне усложнялась и требовала осторожности и высокого мастерства.
Наконец, в 8 часов завершающая сигарета — высшее наслаждение и кульминационный пункт прошедшего дня — были предложены моим товарищам. Однако они к этому времени уже дремали. Я же лично даже здесь так же наслаждался сигаретой «на ночь», как всегда, намного больше, чем на равнине. Свою трубку я оставил в лагере IV, находя, что она гаснет слишком часто и что на затяжку надо тратить слишком много сил. Ощупью отыскал спички и закурил. Деяния и происшествия этого дня улетучивались в тумане дыма, так же как и деяния, мысли и желания следующего дня. За пределы следующего дня мои разум никогда не заходил.
В ожидании повторного подъема
Ночью шёл слабый снег, и, может быть, именно поэтому утомительный ветер стих. Лишь изредка хлопок по палатке нарушал наш покой. Но как скажется этот снег на вышележащем юго-восточном гребне? В 6.45 я развел примус для чая. Вода была натоплена ещё прошлой ночью. Хотя это потребовало вечером большого напряжения воли, зато окупилось сторицей, когда настало утро и с ним мрачная необходимость вылезать наружу за снегом. Я дал чаю и кодеин Анг Тембе, все ещё лежащему пластом и не способному ничего произнести, кроме редких стонущих восклицаний.
Хотя никто из нас не был особенно голодным, мы позавтракали, начав с грейпнатсов, которые Джон любил класть в чай. Затем последовала ривита с сыром или джемом. Я стал питать неприязнь к экспедиционному джему (типичный высотный каприз), а сгущенное молоко — это слишком много хлопот. Пока другие медленно собирались, в промежутках между проверками, как идет у них дело, я произвел безуспешную попытку вымыть посуду. Но когда они ушли и я остался на весь день предоставленный самому себе, я вернулся на свой матрац и проспал ещё пару часов. Затем я просто лежал и смотрел в потолок. Если срочно понадобится, любое усилие могло быть сделано. Но если требуется повседневная работа вроде уборки или мытья посуды, то намного легче смирно полеживать, повертывая следующую страницу Николаса Никлби или просто ничего не делая. Как насчет поэзии? Вся тяжесть земная повисла на моих руках, когда я открывал дневник. Написав строчку или две, остановился. Голова утопала в дремоте. Я вздрогнул, написал ещё пару строчек и снова остановился. Наверняка можно все же писать, даже здесь. В таких условиях прошло утро. Внутри палатки стало безумно жарко — мне пришлось остаться в фланелевой рубашке, надетой на нательную фуфайку. Но как только я открыл дверь, холодные шквалы, вооруженные ледяными иглами, атаковали меня. Я приготовил немного лимонада, а затем, не напившись, сварил Нескафе. Печенье и сыр пробили себе путь вниз. Больше ничего не было, но больше я бы и не мог ничего съесть. То, что прежде казалось деликатесом, теряет здесь свой вкус. Послеобеденное время я провел в точно таком же безделье. Совесть говорила мне, что кругом полно всяких дел: красоты, которые надо запечатлеть, кастрюли, которые надо отмыть от тзампы. Тело говорило, что и то и другое могут подождать.