Южное седло
Шрифт:
И все-таки то, что мы увидели, и предчувствие успеха были большим благом для наших измученных тел. Прошла, казалось, вечность, пока мы опять не стали на снег убогой короны Контрфорса на высоте 7930 метров и не кинули взгляд вниз.
В этот день, однако, оно было украшено палатками, установленными около порванных ветром лохмотьев: желтая пирамида, маленький оранжевый «Блистер» и двухместная «Мид». Сверху было видно, как раздувается под действием ветра ткань. На всем пути в этот день шквалы были сильнее, чем в прошлый раз, так как условия с каждым днем меняются. И все же гребень в вышине казался гораздо более спокойным, не окутанный больше струящимся туманом, который закрывал более дальние объекты. Над синими горами Тибета танцевали в этот день снежные короны, четко выделяющиеся на темном заднем фоне равнин справа. Они казались очень далекими, принадлежащими иному миру, чем наш. Мой взор спустился ниже и остановился на фигуре, медленно двигающейся между палатками.
Встреча с победителями
Снег скрипел под ногами, когда мы спускались на плато. Сдернув рюкзаки, мы с минуту или две стояли без движения, затем надо было согнуться, пролезть, извиваясь, через рукав внутрь хлопающей пирамиды. Несколько плавательных движений руками — и я лежал на полу. Но прошло некоторое время, пока я сел и огляделся. В дне палатки виднелись большие треугольные разрезы — следы камней, среди которых палатка была установлена. Через Дыру в боковой стенке («Работа ветра»,— сказал Джордж) c силой входил воздух, стремясь разорвать материю, чтобы легче втиснуться внутрь. По всему полу были разбросаны остатки высотных пайков, куски сыра и замороженного печенья, перемешанные с соединительными трубками и кислородными масками, головками баллонов и случайными станками для переноски грузов. Всюду рваная бумага. Я высунул голову и втащил внутрь оба моих рюкзака. Что касается Пазанга, то не могу вспомнить, влез ли он в палатку со мной или отправился сразу в «Блистер». Хотя я и не помню некоторых не имеющих значения деталей этих двух дней, основные черты остались в моей памяти столь же четкими, как и для любого другого дня.
Джордж Лоу, фигуру которого я сверху видел, сидел теперь со мной в палатке. Вдруг он встал и сказал: «Похоже, что они сделали его. Я сейчас пойду их встречать».
«Расскажите, что произошло, Джордж?»
Джордж со своей окладистой бородой типа Робинзона Крузо скрестил ноги и начал рассказывать мне более подробно о сверхчеловеческом напряжении Тома и Чарлза и об их переутомлении; рассказал, как он с Грегом накануне сделали заброску в самый верхний лагерь, установленный на высоте 8510 метров. «И нам пришлось также перетащить повыше порядочный груз, оставленный Джоном». Если точно подсчитать, то Эд нёс больше 25 килограммов, а остальные — 20 или 16. Смертельно усталому Грегу понадобилось десять минут, чтобы пройти вниз последнюю сотню метров, и тут, к своему ужасу, он заметил, что его сняли кинокамерой. В палатке он пал ничком и вышел из состояния комы, только чтобы попросить «суп хай» у Пемба, который сам с прошедшего дня лежал в прострации. Затем последовало решение Джона, хотя и принятое им с неохотой, но весьма разумное: идти вниз с Томом и Чарлзом 27-го числа.
Сделав это, он оставил Джорджу полную свободу совершить заброску, для которой тот был вполне подготовлен. Из трех шерпов один лишь Анг Ниима мог 28-го сопровождать четырех альпинистов; Анг Темба ушел накануне вниз с группой Джона.
— Ну что же, я должен идти,— сказал Джордж.— Возьму с собой немного супа в термосе. Не хотите ли здесь обосноваться и вскипятить себе чайку. Пойдем вверх попозже, если хотите.
— Хорошо... Где примус?
— В палатке «Мид». Нам перестала нравиться эта палатка.
Я не был удивлен. Ветер протискивался под дно палатки, поднимал её словно живое существо. Джордж осторожно вылез за супом, а я начал разбираться в своем рюкзаке.
Наконец я на четвереньках вылез из палатки и направился неверной походкой к палатке «Мид», только что освобожденной Джорджем. Здесь, напротив, все выглядело весьма уютно: два надувных матраца рядом, на них спальные мешки. В дальнем конце, защищенном от ветра примус. Вода была уже приготовлена. Я высыпал молоко в порошке вместе с чаем в кипящую воду, достал термос и вылил все в него.
Когда я оставил палатку, чтобы тоже идти вверх Джордж прошел уже некоторое расстояние по склону, ведущему к юго-восточному гребню. Две идущие фигуры были плохо различимы на фоне черных скал, окаймляющих кулуар.
Разрывая поверхность, вылезали камни — скелет вершины. Была ли милостива вершина к Эду и Тенсингу, к которым я сейчас направлялся? Глупый вопрос. Эверест был равнодушен и не думал о нас. Некоторые видели в вершине хитрого врага, воздвигающего препятствия между человеком и его стремлением, нападающего на человека своим оружием — ветром. Но в моих глазах, когда я стоял на этом склоне, Эверест был холоден, безличен, как никогда ранее. Этот ветер не собирался изводить меня. Он бушевал на Южном Седле задолго до того, как здесь побывали люди, карабкающиеся по своей планете. Смена сезонов, позволившая мне теперь здесь находиться, жара и холод, муссон и морозы проходили в виде цикла неизмеримо выше наших лилипутских конфликтов. Этот повелитель творений — вершина возвышалась одинаково над своими величественными хребтами вне зависимости от того, достигли ли Эд и Тенсинг высшей точки или нет.
Джордж их встретил. Они остановились, отдохнули, и ко мне по склону зашагали уже три фигуры. Послеобеденный туман висел и клубился над нижними зонами, закрывая теперь то далекие горы, то громадину Макалу и заодно его спутников. Нижние склоны ещё колебались, тускло поблескивая сквозь окна в тучах.
Я пошел дальше. Теперь они были, очень близко. Джордж размахивал ледорубом.
«Они сделали его!» — Он указал ледорубом на вершину. Однако моя реакция не была радостной. С тон же медлительностью, как все мои движения, мозг отказывался осознать случившееся. На такой высоте на это нужно время. Вершина. Значит, восхождение на Эверест совершено, работа выполнена. Прекрасно! Превосходно! Теперь мы можем спускаться. Проблем больше нет.
В глубине моего сердца я знал, что, если бы им не удалось, я был бы в третьей группе. Но теперь это не имело никакого значения. Помню, что лично я, конечно, никакого разочарования не ощущал. Что же тут, собственно, удивительного? Медленно я начал проникаться чувством безмерного счастья, хотя не сознавал и тысячной доли значения совершившегося. «Мы» совершили восхождение, сделали то, для чего сюда приехали; сделали безаварийно. И теперь можем идти вниз, принимать поздравления друзей, спать в постелях, пить спиртные напитки, иметь снова хороший аппетит, оставить Эверест галкам.
Эд тяжело дышал. Он отказался от чая, так как чай ему не нравился. Кроме того, Эд уже наелся джорджиного супа. Я детски радовался, когда Тенсинг выпил немного чаю и чай ему, кажется, понравился. Впрочем, я сомневаюсь: ведь он очень тактичный. Затем мы спустились и прошли через плато к палаткам. Восходители двигались размеренным широким шагом, не делая прыжков. Все время равномерно. Мы пришли.
Стали разбираться с кислородными аппаратами, и началась толкотня между палатками. Тенсинг присоединился к Пазанг Футару в «Блистере». Эд упал ничком на свой матрац в палатке «Мид». Мы суетились вокруг, растаскивая рюкзаки, снова и снова разводя примус. Ветер рвал палатки.
Эверест был побежден. В этот день, 29 мая 1953 года, после тридцати лет неудачных попыток вершина высочайшей в мире горы была достигнута. Вскоре взоры каждого в каждой стране будут обращены к нам.
«Знаете ли вы, что сказал Эд, когда я его встретил? — спросил Джордж, сидя у примуса на корточках.— Он сказал: «О кэй! мы его нокаутировали»!
Глава 13. От 29-го до 30-го
Ветер
Цель была достигнута. Кое-кто мог бы сказать, что и рассказ, изложенный в книге, также должен здесь кончаться, в кульминационной точке надежд и грез, владевших нами в течение года. Но разве Илиада кончается вместе с победой Ахиллеса? Или, скажем, любое драматическое повествование в момент его наивысшего эмоционального возбуждения? После кульминации — расслабление. В моем рассказе, я бы сказал, с моей точки зрения, самое важное ещё впереди. Частично это объясняется тем, что вопрос о «личности» Эвереста завладел моими мыслями после восхождения в гораздо большей степени, чем непосредственно до покорения его, частично по той причине, что ещё с детства я всегда задавался вопросом: а что будет потом, после того как Эверест будет взят? Теперь я знаю.