Южный комфорт
Шрифт:
– Что, Твердохлеб, - хрипловатым, как у старого пирата, голосом сочувственно спросил Тещин Брат, - попал в дьявольскую орбиту? Выходи из нее по спирали. Вывинчивайся. Как говорит Ольжич-Предславский: "Эмоциональные стрессы в семье значимы постольку, поскольку они гонят человека из дому и толкают его на контакты с правонарушителями". Так что берегись, чтобы не оказаться в объятьях у делинквентов [4] .
– Делинквентов я не боюсь, - пытаясь подхватить шутливый тон Тещиного Брата, сказал Твердохлеб.
– Делинквенты - это моя профессия. А сегодня я, пожалуй, просто утомлен и раздражен.
4
Делинквент (лат.) - правонарушитель.
– Сегодня или вчера?
Твердохлеб не понял. Но и переспрашивать не было сил. Только взглянул вопросительно на Тещиного Брата.
– Раздражен вчера или сегодня?
– переиначил тот свои слова.
– Разве это имеет значение?
– Я говорю: уже сегодня. Нужно спать, а не спать еще труднее. Спираль и орбита.
– А-а. Ну да.
– Ты близко к сердцу не принимай. Женщин много, а сердце одно. Женщины, может, и замуж выходят, чтобы ссориться на законных основаниях. Женщины испытывают мужское терпение так же, как войны. Следовательно, как говорит мой высокоученый свояк, нужно иметь сильное эго и хорошо развитое суперэго. Не будешь уже ложиться?
– Когда? Пойду на работу.
– Досрочно? Хочешь дослужиться до генерального прокурора?
– Может, и хочу.
– Правильно. Как говорит Ольжич-Предславский: "Главное, чтобы муж не стал овощем, то есть огородным растением". Ты только не подумай, будто я завидую твоему тестю.
– Я не думаю, - успокоил его Твердохлеб.
– Каждый счастлив по-своему и несчастлив тоже по-своему. Но только не нужно суетиться. Вот ты не суетишься - и я тебя хвалю. Тянешь лямку - и тяни.
– Я и тяну. А что?
– Да ничего. А Ольжич-Предславский снова за океаном. Все летает. Ну, я поплетусь. Извини за вторжение. Племяннице хвост прикручу. Хвост у нее только бы вертеть!
– Не нужно. Виноват я.
– Все равно прикручу!
– уже выходя, пообещал Тещин Брат.
Твердохлеб облегченно вздохнул. Прятал от старого насмешника книгу, с которой тот застал его. Не Гоголя - за Гоголя не страшно. У Твердохлеба в руках, когда вошел Тещин Брат, была книжка стихотворений. Сунул ее под себя, сидел как на угольях, страшно дрожал. В том суровом мире, в котором он жил, было не до поэзии. А Твердохлебу иногда хотелось почитать стихи. Читал и смущался. Кому об этом расскажешь? А впрочем, разве он не заслуживал оправдания? Уставал от слов, которые слышал на допросах, слов неискренних, путаных, беспорядочных. Уставал, раздражался и все больше убеждался, что все зависит вовсе не от самих слов, даже не от их значения, а прежде всего - от их расстановки, от их комбинаций и соединений. Сами по себе слова обыкновенные знаки памяти. Но соответственно составленные, выстроенные в каких-то констелляциях, они могут стать точными и беспощадными, как в законах, грандиозными и вдохновенными, как у поэтов. У Бодлера: "И всюду тайною раздавлен человек".
А какая тайна у него, какая тайна? Нелепое дело, в которое втянул его хитрый Нечиталюк.
Только что зашумел на улице троллейбус, Твердохлеб тихонько выбрался в ванную, побрился (делал это бесшумно, потому что не пользовался электробритвой, отдавая предпочтение нержавеющим лезвиям), медленно оделся (все стандартное, магазинное, хоть и не всегда, к сожалению, отечественное), хотел незаметно выскользнуть из квартиры, но в передней натолкнулся на тещу. Мальвина Витольдовна вроде бы и не спала. По ней никогда ничего не заметишь. Стройная фигура в длинном узком халате, свежее прекрасное лицо, доброта, ум и вечная озабоченность о ком-то. Продолговатая сигарета дымила в тонких пальцах. Изящные руки и покалеченные, как у всех старых балерин, пальцы.
– Теодор, вы же не завтракали!
– Благодарю. Перехвачу что-нибудь на работе.
– Вы не принимайте близко к сердцу. Хотя это трудно. Я вам сочувствую.
Твердохлеб наклонился, поцеловал ей руку.
– Я поеду.
– Езжайте, езжайте.
Лифтом он не пользовался, даже поднимаясь наверх, а уж вниз - и подавно. Третий этаж, хотя и высокий, - не беда. Сошел медленно, спокойно дождался троллейбуса, но пропустил машину: слишком полная. Сел в следующий троллейбус, смотрел, как за окном пролетают деревья, дома, тротуары, пролетает Киев, утреннее небо над ним, пролетает, наверное, и то, чего мы никогда не видим и не осознаем и что называем коротким таинственным словом: время. Когда ездишь по Киеву, вырабатывается соответствующий автоматизм перемещения в пространстве. Привыкаешь к номеру троллейбуса или трамвая, прыгаешь на подножку почти вслепую, остановок не считаешь, потому что работает внутри тебя своеобразный счетчик, выталкивающий тебя именно тогда и там, когда и где нужно. Мальвина никогда не думала, где выходить, - если бы не Твердохлеб, ехала бы хоть на край света. "Что, уже?" - удивлялась, когда он деликатно дотронулся до ее руки, показывая на выход. Поразительное равнодушие к внешнему миру. Выборочность информации - так можно было бы назвать это по-модному. Воспринимала только крайне необходимое или интересное по причинам, не поддающимся, как это водится у большинства женщин, никаким объяснениям и часто довольно далеким от здравого смысла.
Мальвина вспоминалась помимо воли, хоть сегодня и не следовало бы. Снова станешь жалеть себя, а этого Твердохлеб не любил. К тому же необходимо было настроиться на твердость и непоколебимость. Сказать Нечиталюку все, что он о нем думает. Если придется, то сказать даже самому Савочке. Потому что главное - это истина и справедливость, справедливость и истина.
Нечиталюк в отдел не явился. Умел исчезать, когда нужно. Не было и Савочки. Твердохлеб поскрипел дверью и к тому, и к другому, но спрашивать никого не хотел. Смешно жаловаться на Нечиталюка, еще смешнее расспрашивать, куда он завеялся. Нечиталюк мог бросить все на свете и помчаться куда-нибудь на обед, на именины, на рюмку, на хвост селедки, сидеть там и разглагольствовать. Отказаться от хорошего обеда и славной компании ради ненаписанного протокола или еще одной "бомаги"? Что более важно для человека - закон или хлеб? Я реалист, а посему утверждаю: хлеб всему голова!
Сегодня и Твердохлеба подмывало махнуть куда-нибудь, плюнуть на все, спрятаться. Где, куда? От себя не убежишь.
Сел за стол в своей комнатке, бессильно свесил руки. Ни мысли, ни жеста. В дверь заглянул Триер. Так Нечиталюк (он всем давал прозвища) окрестил их молодого работника, который устроился на работу по звонку к Савочке. Имел где-то в сферах влиятельного папашу, а потому после юридического не поехал укреплять законность в глубинах республики, а зацепился здесь. В дипломе были сплошные тройки, оттого и прозван Триером.
– Ну!
– бодро крикнул он Твердохлебу.
– Как там профессура? Уже пищит у тебя?
– Ты б у меня запищал, ох, запищал бы!
– пообещал ему Твердохлеб. Твое счастье, что не попал ко мне в руки.
– Да ты что, сдурел? Что с тобой? Ну, даешь!
– Закрой двери с той стороны!
– тихо сказал Твердохлеб.
– Пойду скажу Луноходу, что у нас еще один псих появился!
– Пойди, пойди, да только он ведь не услышит, глухой.
– А я ему напишу.
– Катись от меня и пиши хоть на спине у Савочки!
– закричал Твердохлеб, выскакивая из-за стола.
Триер убежал, разнося весть о том, что с Твердохлебом несчастье.
Может быть, именно этот панический крик и породил наконец Нечиталюка. Он появился в отделе после обеда и лучился такой наивностью и чистотой, как первый день сотворения мира.
Однако Твердохлеба не растрогала эта наивность. Не дав Нечиталюку ни единого шанса выкрутиться, он прижал его всей тяжестью своего гнева и отчаяния:
– Что ты мне подсунул? Как назвать это свинство? Я тебе кто мальчишка?
– Старик, все намного сложнее, - пробормотал Нечиталюк.