За Байкалом и на Амуре. Путевые картины

Стахеев Дмитрий Иванович

И действительно, все это выходило очень занятно.

Только нужно сказать, что все это было давным-давно, теперь и тени этого быть не может. Времена переменчивы! Эта последняя фраза дает нам право утешиться, поверить в возможность прогресса, в возможность совершенствования человечества. Мало ли чего не бывало! Мы не обличение пишем, а рассказываем прошлые факты, которые интересны как материал для истории цивилизации нашего русского общества.

XI

Неприятно подействовали на все кяхтинское общество слухи о переменах, угрожавших кяхтинской торговле. Московские купцы писали в Кяхту, что поголовно подают Государю прошение и заключают его словами: «Спаси, погибаем». Кяхтинское купечество призадумалось и тоже порешило послать прошение. Старшины назначили для этого чрезвычайное собрание, в котором долго трактовали о том, как писать прошение Государю. Вспотели бедные купцы, но придумать ничего не могли. Послали за управляющим общественной конторой.

— Аким Акимыч! Как бы эту бумагу перебелить, да там, значит, насчет этой самой грамматики. Вот, видите ли, какое время пришло; ведь на Высочайшее имя надо…

— Слушаю-с, надо будет Егорова-с. Он мастер на эти дела, хорошо пишет, можно-с, — почтительно докладывал управляющий.

— Что же, господа, надо полагать, с эстафетой просьбу-то?

— Конечно, дело спешное, оборони Бог, не опоздать бы, значит… — говорил Петр Федорович, торопливо набивая нос табаком.

— А по пути однако надо-с и генерал-губернатору дать знать, так и так, мол…

— Да видно и тово… надо будет… Так и так, дескать, посылаем вот…

— Погодите, господа, пусть прочитают нам вслух — каково оно написано.

— Аким Акимыч, дай-кося сюда бумагу-то… Андрей Иваныч, уж потрудитесь, как там обчество, значит, порешило.

Андрей Иванович начал: «Ваше Императорское Величество! Вопрос о кяхтинской торговле…».

— Постойте, постойте, — закричал Андрей Яковлевич, искоса посматривая на собравшихся, — это не тово… неловко, даже неприлично: как же можно, — сейчас «Ваше Величество» и сейчас: вопрос! Нет, нет, это, воля ваша, неприлично!..

— Да, оно точно как будто неловко чево-то, — поддерживает другой.

— Господи помилуй! — вздыхая, шепчет белобрысый купчик.

— Да ведь это все равно, что «честь имею» или: «имею честь», — слышится из угла голос купца Лукошкина.

— Нет уж, Алексей Михайлыч, вы всегда либеральничаете; вы уж пожалуйста молчите… Тут, видите, какое важное дело.

— Позвольте, Андрей Иваныч, я полагаю лучше написать: «О кяхтинской торговле вопрос рассматриваемый»… Как, господа, вы находите? — говорил, косясь на всех, Андрей Яковлевич.

— Ну-кося, Андрей Иваныч, дальше-то как?

Андрей Иванович продолжал.

— Вот это ловко! Это, значит, в порядке, за это спасибо, — говорили купцы.

— Аким Акимыч, вели-ко, брат, переписывать, думать тут больше нечего, сегодня в ночь и дернем эстафету.

— А об чем генерал-губернатору-то писать?

Один дает такую мысль: нужно написать, что торгующее на Кяхте купечество, в память покорения Амурского края и посещения Кяхты его высокопревосходительством, в общем своем собрании положило: соорудить по дороге на Усть-Керан памятник, который увековечит славу его высокопревосходительства — ну а потом, значит, вот, мол, так и так: слухи, мол, ходят нехорошие; примите участие и т. д. В этом роде и составить. Я сейчас набросаю.

— Уж пожалуйста, — просят купцы товарища.

— Аким Акимыч! Скоро ли там у вас!

— Сейчас, сейчас, — откликается Аким Акимович из другой комнаты, где он зорко следил за перепиской Егорова, который, скрючившись в три погибели, старательно выводил разные узорчатые буквы.

— Теперь, на какую же сумму памятник соорудить? Да и зачем этот памятник? — слышался голос Макарьева: — ведь это, значит, ребята, даром деньги бросать; кабы в городе, ну оно ничего, как будто для красоты примерно, а то дело-то выходит не совсем чисто.

— Ах, Степан Михайлыч, вы точно Лукошкин восстаете против обчества, стыдно. Ведь вы не мальчик; вам поди скоро 60 лет стукнет, — уговаривают Макарьева.

— Да вы чево, ребята, я не против обчества, — отвечает сконфуженный Макарьев, — я только спросил, зачем за городом на дороге памятник строить?

— Нельзя, политика того требует: там мы провожали генерал-губернатора на Амур, шампанское пили, в память, значит, события.

— Ну, как знаете, ребята, — говорит Макарьев, отчаянно махая рукой.

— Боже, милостив буди мне грешному, — слышится вздох белобрысого купчика.

— Эй, Аким Акимыч, что же это как у вас там копаются; готово ли?

— Сейчас, сейчас! Всего пять строк осталось… Егоров, не торопись, не испакости бумаги, — наставительно говорил Аким Акимыч Егорову, усердно выводящему красивые буквы.

— Ну-тко прочитайте-ко еще раз, посмекаем еще маленько, — заговорили купцы, когда Аким Акимыч принес переписанную бумагу.

Аким Акимыч прочитал.

— Теперича важно! Подписывайте-ко, Андрей Яковлевич, сначала вы…

— Нет, господа, Настоятелева сначала надо бы…

— Место ему оставьте… Он не откажется, потому бумага нужная, важная.

Начались подписи. Пришел черед белобрысому купчику.

— Послушайте, — говорят ему, — вы всегда пишете «второй купец», а гильдию пропускаете; пишите — второй гильдии, потому бумага важная.

Белобрысый купчик перекрестился и начал водить пером по бумаге; несколько голов внимательно следило за ним.

— Теперь «гильдии», пишите: глаголь, иже… ну, ну, ладно.