За час до полуночи (пер. Максима Дронова)
Шрифт:
Я мало что осознавал. То я чувствовал, что иду, ковыляя, впереди осла, то вдруг слышал голос, который совершенно отчетливо говорил: «Существует два типа людей в этом мире. Инструменты и те, кто на них играет».
Это произнес Берк, который сидел за обитой цинком стойкой бара в Мавандзе. Я потягивал теплое пиво, поскольку электричества не было и холодильник не работал, а Берк, как обычно, свой кофе – единственный напиток, который он употреблял в те дни. Мы тогда отпахали уже половину предусмотренного контрактом срока в Катанге, потеряли половину людей и собирались потерять чуть ли не всех остальных до его окончания.
Я
По всем правилам, а также еще и потому, что мне не исполнилось и двадцати, все происходившее должно было бы представляться мне этаким романтическим приключением, вроде сцены из какого-нибудь голливудского фильма. Однако это было далеко не так. Я тогда уже пресытился убийствами, жестокостью и бесчеловечностью этой войны.
Я дошел до предела, готовый сорваться, перешагнуть некую грань, и Берк чувствовал это. Он заговорил, спокойно и непринужденно. Он умел быть невероятно убедительным в те дни, или, может быть, это я хотел его видеть таким.
Еще не закончив, он заставил меня поверить, что мы, подобно крестоносцам, облечены священной миссией спасти чернокожих от их собственного безумия.
«НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАЙ, СТЕЙСИ, МОЙ МАЛЬЧИК, – В ЭТОМ МИРЕ ЕСТЬ ТОЛЬКО ДВА ТИПА ЛЮДЕЙ: ИНСТРУМЕНТЫ И ТЕ, КТО НА НИХ ИГРАЕТ».
Как бы то ни было, я тогда поверил ему. Позже в тот же день, правда, у нас произошло небольшое столкновение с местной полицией, и всю последующую неделю я был слишком занят, спасая собственную шкуру, чтобы думать о чем-то постороннем.
Теперь, когда я стоял на склоне горы, слова эти неожиданно настигли меня из прошлого, и я, отчетливо прокрутив в голове всю эту сцену, вдруг с некоторым удивлением понял, что Берку всегда было наплевать на меня – всегда, все эти годы он заботился исключительно о себе. Просто в тот момент ему необходимо было внушить мне свои понятия, поскольку он нуждался во мне, ведь я сделался неотъемлемой, существенной частью его самого, неким постоянным дополнением, вроде «браунинга», с которым он никогда не расставался. Первоклассное смертоносное оружие. Так вот чем я был для него все эти годы.
Я брел, с трудом передвигая ноги, осел тащился за мной, а мысли мои были заняты прошлым, а именно Берком. Его отношения с Пайетом Джагером были, по всей видимости, несколько иного плана, но он никогда бы не осмелился предложить мне такого – вероятно, чутье подсказывало ему, что этого делать не следовало.
Как я уже говорил, поначалу Берк с трудом переносил мою тягу к женщинам и крепким напиткам. Теперь, оглядываясь назад, я отметил про себя, как он переменился впоследствии и стал добродушно взирать на все мои шалости сквозь пальцы. Я удивился, наконец-таки осознав, каких трудов ему стоило понять, что мои наклонности значительно облегчали ему задачу, позволяя лепить из меня все, что ему заблагорассудится.
Мы шли по горам уже не менее четырех часов. Я остановился взглянуть на девушку и обнаружил, что состояние ее не изменилось, а главное – что она продолжала дышать.
Что касается
Солнце между тем скрылось, и тяжелые капли дождя забарабанили по камням. Я приободрился и заковылял быстрее – я, Стейси Виатт, великий чемпион по выживанию.
* * *
Поздней весной или в начале лета, когда настоящая жара только начинается, неистовые грозы – частое явление в горных местностях Сицилии, и, бывает, проливные дожди не прекращаются по полдня и больше.
Теперь мне кажется, что именно тот дождь нас и спас. Есть люди, которых дождь только взбадривает, если застает их в пути, – сил у них прибавляется, и они наслаждаются, ощущая, как капли бьют по телу. К этой славной категории принадлежал и я, поэтому буря, которая разразилась в то утро над Каммаратой, вдохнула в меня жизнь, открыла во мне второе дыхание. Более того, земля у меня под ногами внезапно ожила, это не была уже омертвевшая пустошь, во всем ощущались свежесть и новизна.
Я, должно быть, немного бредил, так как внезапно обнаружил, что распеваю во все горло знаменитый походный марш Иностранного Легиона, которому научил меня Легран тысячу лет назад, когда мы были братьями и губительные микробы продажности еще не проникли в нас, разъедая наши души.
Дождь разошелся не на шутку, и я, перевалив через хребет в конце небольшой лощины, глянул вниз, и сквозь серую пелену увидел деревню Беллона рядом с белой полоской дороги.
Я громко засмеялся и крикнул во все горло, обратив лицо к небу:
– Теперь ты не уйдешь от меня, Берк! Клянусь Богом, теперь ты от меня не уйдешь!
Я обернулся, потянув осла за поводья, и заметил, что Джоанна слегка повернула голову и глаза ее открыты. Она смотрела на меня невидящим взглядом, затем, невероятно медленно, ее губы растянулись в улыбку.
Не в силах произнести ни слова, я лишь легонько коснулся ее щеки, взял в руку поводья и побрел вниз по склону. Слезы, смешанные с дождем, катились у меня по лицу.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Последний час на спуске, почти у самого подножия горы, был самым трудным из-за расползавшегося под ногами, намокшего от непрестанного дождя дерна. Идти было невероятно трудно. Я дважды поскальзывался и терял равновесие, а один раз чуть не упал, когда осел заскользил, заваливаясь набок и выдергивая поводья из моей руки, так что сердце у меня в груди подпрыгнуло, и какое-то мгновение казалось, что осел перевернется и произойдет катастрофа.
Глаза Джоанны Траскотт были закрыты, и я решил, что она опять впала в беспамятство. Перехватив вожжи поближе к морде осла, я снова двинулся вниз по размокшему склону, собрав оставшиеся силы и оттягивая вверх голову животного.
Я опять не ощущал течения времени – на этот раз, вероятно, из-за того, что у меня сильно кружилась голова. Мы вместе с ослом брели под проливным дождем, скользя по грязи, и внезапно я услышал, как чей-то голос настойчиво убеждает осла держаться и быть человеком. Потом тот же голос еле слышно запел походный марш – боевой призыв, катившийся эхом от гор Южной Сахары до болот Индокитая.