За час до полуночи (пер. Максима Дронова)

Хиггинс Джек

До меня не доносилось ни звука. Я замер в полумраке у желтой двери и на мгновение задумался. Следующая дверь, выходившая на площадку, была обита кожей и открылась, когда я толкнул ее. Это, похоже, была комната Хоффера, и на другом ее конце раздвижные стеклянные двери выходили на террасу.

Я снова вышел в коридор, прижался к стене и тихо позвал:

– Роза, ты здесь?

– Беги, Стейси! Беги! – раздался ее отчетливый звонкий голос.

Послышался звук удара, и три пули прошили дверь, так что щепки брызнули

во все стороны.

Я на цыпочках прошел через комнату Хоффера, прокрался вдоль террасы и заглянул внутрь. Роза в халатике лежала на полу, а у двери стоял Чиччио, спиной ко мне. Он был босиком, в брюках и в майке; в правой руке у него был пистолет.

Роза приподнялась, и Чиччио осторожно приоткрыл дверь. Я шагнул в комнату и выстрелил ему в руку в ту минуту, когда он стал оборачиваться. Он взвизгнул, пистолет упал на площадку и скатился вниз по ступенькам.

Роза плакала, лицо ее было в синяках и плечо тоже – я заметил это, когда халатик соскользнул, обнажив грудь. Она машинально попыталась прикрыться, лицо ее выражало изумление.

– Стейси... Стейси, это ты! Они сказали, что ты умер.

Она обвила мою шею руками и прижалась ко мне. Я ни на мгновение не сводил глаз с Чиччио.

– Я-то жив, – сказал я. – А вот Хоффер уже покойник.

– Слава богу! Я хотела предупредить тебя, Стейси, вчера вечером, когда уходила из твоей комнаты. Я хотела вернуться. Ты был прав – я боялась. Боялась по многим причинам, но Хоффер коечто заподозрил. Он избил меня, а потом отдал этому... этому зверю.

Чиччио отступил на шаг, и я потянул Розу за собой из полумрака туда, где узенькая полоска света пробивалась с площадки. Синяки на ее лице были даже страшнее, чем мне показалось вначале, и что-то внезапно обожгло меня изнутри.

– Это его рук дело?

Роза даже не пыталась возражать. Она откинула голову, и в этом жесте чувствовалась прежняя гордость.

– На нем тоже остались мои отметины.

Я повернулся, и Чиччио, увидев мое лицо, тотчас же отскочил, придерживая раненую руку.

– Пожалуйста, не надо, синьор! – Он попытался заговорщицки улыбнуться мне, как мужчина мужчине. – Эта женщина – шлюха из самых грязных закоулков Палермо. Все знают, кем она была раньше, до того, как ее подобрал синьор Хоффер.

Он снова подобострастно улыбнулся, повернувшись спиной к лестнице. Ярость заклокотала во мне, как раскаленная лава.

– Ты находишь, что это забавно? Тебе нравятся шутки? Ну так посмейся!

Я изо всех сил ударил его ногой в пах. Он заверещал, согнувшись пополам, и я двинул его коленом в лицо, так что он покатился с лестницы. Дважды перевернувшись, он распластался на нижней площадке. С минуту он лежал неподвижно, потом – к моему величайшему изумлению – поднялся и заковылял прочь: одна его рука – очевидно, сломанная – беспомощно свисала.

Я повернулся к Розе.

– В

тот день, когда ты начнешь стыдиться своего прошлого, я расскажу тебе кое-что про себя, отчего ты поймешь, что грешна не более, чем Пресвятая и Непорочная Дева Мария. Но сейчас мне надо идти. Берк ждет меня наверху, в висячем саду на крыше.

– Нет, Стейси, их там двое. Они убьют тебя!

– Навряд ли. Хотя все возможно в этой жизни. – Я вынул из кармана бумажник и протянул ей. – Если что-то сорвется, эти деньги помогут тебе. А теперь оденься и жди меня внизу, в одной из машин.

Я уже начал поворачиваться, но Роза обхватила меня, притянула к себе, но не поцеловала. Она молчала, но ее лицо было красноречивее всяких слов. Я осторожно высвободился из ее объятий, и она не пыталась остановить меня.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Дверь на верхней площадке лестницы распахнута настежь, сад снова залит светом прожекторов – чудное, восхитительное местечко, благоухающее под дождем.

Я на секунду остановился у двери, обдумывая ситуацию, потом прошел дальше по коридору, толкнул еще одну дверь и очутился в какой-то комнате, напоминающей рабочий кабинет.

Здесь темно, неизменные стеклянные двери на крышу открыты.

ОТКУДА ОН ЖДЕТ МЕНЯ – ВОТ ЧТО СЕЙЧАС САМОЕ ГЛАВНОЕ.

Я стоял в темноте, опустошенный, внезапно ощутив себя очень усталым и охваченным каким-то странным фатализмом, который, казалось, нашептывал мне, что в действительности все это не имеет значения – ничто не имеет значения сейчас. Наш путь предопределен – мой и Берка. Чему быть, того не миновать.

Я в три прыжка проскочил стеклянные двери и нырнул в зеленые джунгли сада.

Его голос прозвучал очень ясно:

– Сюда, Стейси, наверх. Я знаю, что ты здесь.

– Я и ты, Шон? Только мы двое?

– Как всегда, Стейси, малыш. – Чем сильнее ощущался его ирландский акцент, тем меньше я верил ему. – Пайета нет. Он понес наш багаж к самолету. Мы улетаем сегодня ночью.

Это была ложь. Несомненно. Ведь сколько бы Хоффер ни успел заплатить ему, оставался еще чек на предъявителя на пятьдесят тысяч долларов в том банковском сейфе в Палермо, и, так как сегодня воскресенье, он никак не мог получить чек после возвращения из Каммараты. А такие деньги он ни за что не оставит.

Однако, повинуясь все тому же необъяснимому фатализму, я решил играть по его правилам и, продравшись сквозь папоротники, вышел на узкую тропинку между двумя живыми изгородями. Он стоял в конце тропинки, на террасе, за кованым железным столом; руки его были убраны за спину.

– Что у тебя там, Шон? – окликнул я.

– Ничего, Стейси. Ты что, мне не веришь?

– После того, что случилось в горах – после Каммараты?

Он вытянул обе руки перед собой: в них ничего не было. Потом медленно произнес: