За чужую свободу
Шрифт:
Поставив ногу на бархатный стул и наклонившись над столом, Наполеон рассматривал лежавшую перед ним карту окрестностей Лейпцига.
Комната имела богатый и даже роскошный вид, с портретами в художественных рамах на стенах, бархатной мебелью, тяжелыми дорогими портьерами и большим зеркалом в чеканной раме темного серебра. Наполеон с главной квартирой занимал замок банкира Феттера в окрестностях Лейпцига в Рейднице.
В глубоком молчании стояли по другую сторону стола начальник штаба Бертье принц Невшательский, король неаполитанский Мюрат и маршал Макдональд герцог Тарентский. Бертье имел озабоченный вид, Мюрат был заметно сконфужен
«Привязанность моя к императору и Франции не изменилась ни на одно мгновение, и потому вы можете быть уверены, что я готов сделать даже невозможное для исполнения желаний его императорского величества… Прошу вас засвидетельствовать мое глубочайшее уважение императору; скажите ему, что я к нему привержен более, нежели когда-нибудь, и если я не делаю еще больших усилий, то единственно оттого, что этого не позволяют мне ни физические, ни моральные средства… Анспах и большая часть Зальцбурга, Тироль и Бромберг, где много членов древнего дворянства, Нассау и Бейрейт большею частью сомнительны. Несмотря на то, они должны делать по – нашему, хотя бы то мне стоило жизни…»
И так далее, все в том же роде. Так писал Максимилиан, а на другой день стало известно, что им подписан союзный договор с коалицией, с обязательством выставить тридцатишеститысячную армию в обмен на независимость Баварии и крупную сумму английским золотом.
Измена в такой момент делала очень затруднительной работу начальника штаба. Кроме того, отдельные поражения Нея, Макдональда и особенно Вандама требовали новых соображений. Бертье был поражен спокойствием императора. Все эти удары только скользили по непроницаемой брони его духа, не выводя его из равновесия. Он сейчас же исключил Баварию из своих стратегических расчетов и мгновенно составлял новые комбинации, неотразимые и математически точные, гибельные для врагов, если бы судьба, словно возмущенная долгим служением ему, не спутывала неожиданно его карты…
Лицо императора оставалось спокойно и задумчиво. Но вот едва заметная улыбка слегка тронула углы его губ. И, барабаня пальцами по карте, он запел, невероятно фальшивя:
Et du Nord au midi tromperie guerriere A sonne l'heure des combats Tremblez les ennemis de la France!Это был припев знаменитого революционного гимна» Chant du depart».
Маршалы молча переглянулись, и их лица просветлели. Ударив ладонью по карте, Наполеон убрал ногу со стула и взглянул на маршалов блестящими светлыми глазами.
– Черт возьми! – воскликнул он, – на протяжении полукруга в три – четыре лье триста тысяч союзников, имея по фронту тысячу двести орудий, кажется, не представляют ни одного уязвимого места!
Веселый тон императора странно противоречил смыслу его слов. Но если император говорил так, значит, он предвидел где-то удачу.
Помолчав несколько мгновений, он снова начал:
– Господин король, нельзя сказать, чтобы ваше дело при Либерт – Волковице было особенно удачно. Вы неумело обращаетесь с большими массами кавалерии.
Мюрат вспыхнул.
– Ну, ну, – заметил Наполеон, – завтра вы исправитесь, я уверен в этом. Что касается вас, герцог Тарентский, – обратился он к смущенному Макдональду, – то я знаю, вы талантливы, деятельны, преданы мне, но вам недостает счастья… Однако вы завтра будете под моей звездой. Мы готовим громовой удар! Вот смотрите, мои друзья.
Наполеон склонился над картой. Маршалы почтительно наклонили головы к карте, следя за белой рукой императора.
– Вот где гибель, – произнес он, указывая пальцем на селение Госсу, находившееся в центре неприятельского расположения. Позиции союзников представляли собою полукруг, охватывающий Лейпциг, и навстречу им стальной пружиной выгибался полукруг французского фронта, прикрытый с правого фланга непроходимыми болотами Плейссы.
– Сюда, – продолжал, одушевляясь, Наполеон, держа палец на Госсе, – мы направим адский огонь, под прикрытием которого кавалерия неаполитанского короля обрушится на центр неприятеля, поддерживаемый только Витгенштейном и тонкой линией пехотных полков почти без артиллерии. Центр будет прорван прежде, чем успеют подойти резервы. Тогда с нашего правого крыла в этот прорыв устремятся Виктор и Удино, а правым крылом неприятеля займутся Мортье и Макдональд.
Наполеон выпрямился, глаза его приобрели нестерпимый блеск, устремленные куда-то вдаль, и он медленно закончил:
– В одиннадцать часов мы начнем сражение. В четыре часа, неприятельский центр будет прорван. В шесть – левое крыло неприятеля будет уничтожено, а правое начнет отступление. К наступлению темноты союзные войска будут опрокинуты на свои резервы, и все будет кончено…
Слова и тон императора дышали такой непоколебимой уверенностью, что даже осторожный Бертье воскликнул:
– Победа обеспечена!
Таким они видели Наполеона накануне Аустерлица, когда так же, как и сейчас, точно по часам он определил все фазы сражения.
Солнце ярко светило на безоблачном небе. Осенний воздух был чист и прозрачен, когда час спустя император с блестящей свитой медленно проезжал по фронту своих войск. Его уверенность в победе, казалось, передалась его войскам. Оглушительные крики: «Vive l'empereur!» – гремели победой и зловещей угрозой доносились до фронта союзных армий.
А в главной квартире союзников в селе Пегау царила неуверенность и растерянность. Один император Александр старался внушить всем бодрость и собственную уверенность и определить план сражения.
Все словно испугались, очутившись лицом к лицу с Наполеоном во главе двухсоттысячного войска.
Тут были все силы союзников, и разгром их армий вернул бы Наполеону прежнее владычество в Европе и навлек грозную кару на Пруссию и Австрию. Даже император Франц потерял свое обычное спокойствие. В случае проигрыша – Наполеон не пощадит его. Что касается Фридриха, то на него было жалко смотреть. Он знал, что на карту поставлена Пруссия и его династия. Забившись в угол, он не вмешивался в разговоры и исподлобья, почти с ненавистью, поглядывал на ясное лицо Александра.