За чужую свободу
Шрифт:
Негодующая княгиня вскочила с места.
– Я не знаю, о ком вы изволите говорить, ваше сиятельство, – начала она, – среди моих знакомых нет проходимцев.
– Но я ведь предлагаю вам на выбор несколько названий. Выбирайте любое. Я говорю о каком-то Никифоре, – спокойно возразил князь.
Княгиня в волнении заходила по комнате.
– Такие люди, как вы, – начала она, – губят Россию; для вас нет ничего святого.
Князь насмешливо поклонился.
– Да, да, – продолжала взволнованная Напраксина, – вы забыли еще один эпитет, дорогой князь. И этот эпитет – «мученик». Вы так легко говорите о нем, а этот святой всю ночь провел в молитве, истязая свое тело.
По мере того, как говорила княгиня, лицо Никиты Арсеньевича светлело. Слава Богу, имя его жены не замешано.
– Ну, что же, – все же с некоторой тревогой спросил он, – умер он?
Напраксина вспыхнула.
– К вашему горю, – сказала она, – он не умер и не умрет. Доктор поручился за его жизнь.
– Тем лучше, – сухо сказал князь, – теперь мне не нужен его адрес.
Княгиня с изумлением взглянула на него, и неясное, смутное подозрение шевельнулось в ее душе.
– Теперь мне надо сказать несколько слов вам и для передачи вашему святому, – продолжал князь.
– Князь, – возмущенно воскликнула княгиня, – я не понимаю вашего тона.
– О, это совершенно не важно, если вы поймете мои слова, – сказал князь. – Я прошу вас, княгиня, оставить в покое мою жену…
– Вы с ума сошли, – воскликнул Напраксина. – вы у меня в доме!
– К сожалению, да, – ответил князь, и в его голосе послышалось что-то угрожающее и властное. – Я предупредил вас. Или вы находите, что климат Петербурга вреден для вас?
– Это неслыханно, – произнесла Напраксина, – я буду жаловаться императрице.
– Ну, что ж! – пожал плечами старый князь, – жалуйтесь. От вас я еду к главнокомандующему Петербурга от него к канцлеру, а от канцлера во дворец. Меня еще не забыли.
Княгиня опустила голову. Она понимала, что борьба не равна. Да, положим, она пользовалась известным благоволением, но князь Бахтеев был там свой человек, он несметно богат и, что всего главнее, был любим покойным императором и до конца верен ему. Он во дворце повернулся спиной к графу Беннигсену и не принял приехавшего к нему с визитом князя Зубова. Это очень оценили.
Все эти мысли мгновенно промелькнули в уме княгини. Но все же она с гордым видом произнесла:
– Ваша жена очень молода, ей еще рано заниматься высшими вопросами…
– Прекрасно, – прервал ее князь, – я очень рад, что мы согласны в этом пункте. А теперь еще: передайте вашему пророку, что, когда он поправится, пусть уедет отсюда.
– Он свободный человек, – ответила Напраксина, – ему нельзя приказывать. Кто вы, чтобы так самовластно распоряжаться?
– Да, – насмешливо сказал князь, – я – никто, но все же передайте этому человеку, чтобы он не мешкал с отъездом, иначе…
– Иначе? – переспросила Напраксина. Глаза князя вспыхнули
– Иначе, – ответил он, – я найду его и возьму. Возьму, где найду: на его квартире, у вас, у Батариновой, у Барышниковой… Ничто не спасет и не укроет его от меня. Даю вам в этом слово князя Бахтеева, слово, которому верили две императрицы и три императора. И клянусь Богом, ничто и никто не защитит его от меня. Господин пророк любит истязания. Я доставлю ему это удовольствие на моих конюшнях. Передайте же ему, княгиня, чтобы он скорее выздоравливал, если не хочет преждевременно отправиться в рай. Больше нам, кажется, не о чем разговаривать, – закончил с легким поклоном князь. – До свиданья, княгиня, или, вернее, прощайте.
– Прощайте, – ответила Напраксина, – мне жаль вас. Вы уже старик и для вас нет ничего святого. Вам надо было жить в век Бирона.
– Возможно, – усмехнулся князь, – но все же жаль, что ваш святой не живет в век инквизиции.
XIX
Петербургское общество переходило от торжества к торжеству. Едва было отпраздновано взятие Берлина, как пришло известие о занятии казаками полков Денисова 7–го и Гребцова и прусским отрядом Тетенборна Гамбурга, этого значительнейшего торгового пункта во всей Германии и богатейшего города на всем материке Европы. Из частных писем было известно, с каким восторгом гамбуржцы встретили своих русских освободителей. Всю ночь продолжалась пальба из ружей и пистолетов, город был иллюминован, на каждой улице были выставлены бюсты императора Александра, украшенные цветами и лаврами… Затем прилетела победная весть о занятии казачьим отрядом подполковника Бенкендорфа города Любека. Были доставлены берлинские газеты с пламенными воззваниями короля Фридриха к народу и войску. С умилением передавали о встрече монархов в Бреславле, о первой встрече после долгой разлуки и вынужденной вражды. Рассказывали, что король в сопровождении принцев своего дома выехал навстречу императору и, увидя его, выскочил из коляски и со слезами бросился в объятия своего венценосного освободителя и друга.
Весь путь императора был сказочным триумфальным шествием, среди народных восторгов и благословений.
Заграничный поход казался какой-то героической феерией. Скептики принуждены были молчать… Хотя они могли бы сказать, что Берлин был оставлен французскими войсками без сопротивления по стратегическим соображениям, что в Гамбурге был только едва тысячный французский отряд, что прусский король был вынужден на союз с народным движением, что призрак новой Иены неотступно преследовал его, и при изменившихся обстоятельствах он не задумываясь принесет в жертву своего бескорыстного друга… Что впереди по ту сторону Эльбы в грозном безмолвии готовит новые удары еще верящий в свою звезду и обожаемый Францией ее император…
Но все эти вести, слухи и разговоры как-то скользили по душе Левона. Он весь был поглощен теперь одной мыслью, одной страстью. Только теперь, после того, что случилось с Ириной, он понял, как она дорога ему и как далеко зашло его увлечение. Ирина была больна два дня, у нее оказалось сильное нервное потрясение. Она все время плакала, чего-то боялась, по ночам в ужасе просыпалась и звала на помощь. Старый князь не отходил от нее. На третий день она встала, успокоенная, но сильно побледневшая и похудевшая. Ее выздоровлению содействовали вести что рана, нанесенная ею, оказалась неопасной, хотя пророк и потерял много крови. И потом еще то, что никто не заподозрил ее. Никифор, по вполне понятным соображениям, скрыл настоящую причину своей болезни и оставил всех в убеждении, что он сам нанес себе рану в порыве религиозного экстаза… Зато его слава возросла еще больше Его навещали, присылали цветы, возили к нему докторов. Одна Напраксина кое-что смутно подозревала благодаря неосторожным словам князя и самому факту его посещения. Кроме того, она знала этот» религиозный экстаз» Никифора и вполне искренне считала непреложной истиной непрестанное возрождение во плоти Духа Божия последовательно от Богочеловека до настоящего времени… Ей очень хотелось повидать Ирину, но, помня слова князя, она боялась к ней поехать. Она написала Ирине длинное письмо, в котором передавала ей» благословение» пророка. Но это письмо было возвращено ей.